Ниже на склонах в изобилии рос виноград, и каждый город лежал в окружении собственных древесных зарослей и оливковых рощ на поднимающихся уступами склонах. Местами терновник, покрывавший многие холмы одеялом темной сверкающей зелени, уже зацвел, забрызгав местность беспорядочными алыми узорами, а вблизи казался пугающими яркими каплями крови. То здесь, то там возникало еще какое-нибудь красочное пятно, заявляющее о раннем цветении желтых нарциссов, морского лука, имеющих форму звезды «Цветов Шарона» и горицвета, образующих изначальный белый фон для зарослей сирени.
— Трудно поверить, что вон из того куста с красными цветами сплели когда-то мучительный терновый венок и надели его на голову Спасителю перед тем, как распять, — сказал Евсевий. — Но если бы ты захотел взглянуть на него поближе, доминус, ты бы увидел за зелеными листьями и алыми цветами острые шипы.
— Я еще раньше заметил, что за внешней красотой часто скрывается внутренняя жестокость, — заметил Константин, и Евсевий понял, что он говорит о Фаусте.
— Может, таким образом Бог желает предостеречь нас: мол, не очаровывайтесь красотой настолько, чтобы забывать об ее источнике.
— Бог, сотворивший эти цветы и листья, Евсевий, — это тот же Бог, который создал и опасные колючки. Последнее время мне все кажется, что если я тяну руку, чтобы коснуться одного, то обязательно укалываюсь о другое.
— Вот подожди, доминус, скоро увидишь церковь Анастасия, которую ты построил на месте Святой Гробницы. Там может быть только красота — и никакой боли.
— И все же построена она в Иерусалиме, где Христос претерпел величайшие муки.
— А после было Его Воскресение, доминус — кульминация Его божественной миссии.
— Жаль, что мать не дожила и не может теперь посвятить ее, — грустно сказал Константин.
— Наверняка она умерла счастливой, зная, что скоро церковь будет готова.
— Хотелось бы так думать. В те последние дни перед смертью у нее было не много причин для счастья. Ты ведь знаешь, она мне так и не простила смерти Криспа.
— Но ты не был виноват.
— Я вовсе не прошу у тебя отпущения грехов. Его я получил давным-давно от епископа Никомедийского, но слова его не принесли мира моей душе. И вот теперь я еду в Келесирию и надеюсь на отпущение грехов от самого Бога, хотя как-то не верится, что это возможно в такой голой и непривлекательной стране.
— Ты принимаешь на себя слишком большое бремя вины, доминус, — возразил Евсевий. — Один из величайших царей Израиля увидел, как убили неподалеку отсюда его сына-мятежника. Велика была его печаль, столь же велика, как у тебя, однако Бог его простил, и другой его сын построил первый храм во славу Бога.
— Мне эту историю когда-то давно рассказал Даций, но я позабыл подробности.
— Это был царь Давид, основавший Иерусалим как Священный Город для своего народа. Сына нарекли Авессаломом. Он не мог дождаться, когда отец оставит ему трон, и поднял мятеж. Но во время сражения Авессалом зацепился длинными волосами за дерево, и его убили.
— А Давид, он оплакивал сына-предателя, который хотел его уничтожить?
— Оплакивал, доминус. В одном из самых трогательных мест Святого Писания еврейского народа он вскричал: «О сын мой Авессалом, сын мой, сын мой Авессалом! О, кто дал бы мне умереть вместо тебя, Авессалом, сын мой, сын мой!»
— Я тоже знаю боль, от которой можно вот так закричать. — Голос Константина на мгновение пресекся. — Крисп мог бы править империей, я знаю. Мне бы мудрость Диоклетиана, и я бы еще раньше объявил, что он заменит меня, когда истекут мои двадцать лет. Но эгоистическая жажда власти не позволяла мне расстаться с ней, так что только себя я могу считать ответственным за его смерть.
— Ты забываешь, что империя быстро распалась после отречения императора Диоклетиана, — напомнил ему Евсевий. — Если бы сильный человек, верящий в Бога — это ты сам, — не пришел, чтобы ее спасти, Римом, может быть, сейчас правили бы его враги, а христиане повсюду бы жили в рабстве — если бы Церковь вообще окончательно не уничтожили.
— Так ты считаешь, что Бог когда-нибудь простит меня?
— Простит, доминус, я знаю. Бог милостив, и никто никогда не заслуживал его милосердия больше, чем ты.
