— Оставьте нас, — сказал Константин фрейлине и, когда та ушла, подвел все еще всхлипывающую Фаусту к постели и нежно баюкал ее в руках до тех пор, пока она не перестала плакать и не смогла наконец поговорить с ним о том, что случилось.
По ее словам, они с Криспом оставались в доме сенатора Марцеллина до конца празднества, и, когда оно окончилось, Крисп отправил жену домой с Констанцией, а сам вызвался проводить Фаусту до дворца. За этот вечер, говорила Фауста, он выпил довольно изрядно и даже немного покачивался, провожая ее в спальню, но у двери они расстались. Потом она уже была готова лечь в постель, когда Крисп вдруг вошел, и она попыталась уговорить его уйти, но он, разгоряченный вином, сделал попытку овладеть ею силой. И вот тогда она закричала и разбудила Константина.
Закончив свой печальный рассказ, Фауста быстро заснула, но Константину эта ночь уже не сулила сна. Заботливо укрыв ее одеялом, ибо в ранние часы утра над городом стояла прохлада, от которой не защитила бы тонкая ночная рубашка, он вышел из комнаты. Однако куда сильнее ночной прохлады стал холод, охвативший его сердце, и он был благодарен — то ли выпитому перед сном вину, то ли Лупу с его новостями — за то, что благодаря им он предстал подготовленным перед тем, что случилось дальше, и смог вынести случившееся почти спокойно.
Прежде всего, решил Константин, нужно посоветоваться с Дацием. И нельзя было оставлять это до утра, ибо, хотя он и предостерег караульного и фрейлину, чтоб они молчали о виденном ими в спальне Фаусты, он знал, что не пройдет и полдня, как весь Рим уже будет судачить об этой истории. Да к тому же именно этот день должен был стать кульминацией Виценналии, пределом радости для Константина, когда он объявит, что Крисп назначается августом Запада.
Даций спал у себя дома, но от прикосновения к плечу моментально проснулся. Один лишь взгляд на лицо Константина в свете принесенной им свечи заставил его тут же вскочить с постели. Пока он одевался, Константин рассказал о разговоре с Лупом и о драматической сцене, последовавшей за криком в соседней спальне.
— И ты не нашел ничего лучшего, как поместить Криспа под стражу? — спросил Даций, когда он закончил.
— Хорошо еще, что Луп меня подготовил, а не то я мог бы прибить мальчишку на месте.
— А тебе не приходило в голову, что Луп мог не просто так подготавливать тебя, а для уже написанной пьесы?
Руки у Константина сжались в кулаки, но усилием воли он заставил себя сдержаться.
— Я знаю, Даций, ты никогда не любил Фаусту, но даже ты не имеешь никакого права обвинять ее в таких вещах. Соблазнить еще совсем мальчишку, ее собственного пасынка, а затем закричать, с тем чтобы его арестовали, — это же уму непостижимо!
— Только очень безжалостная женщина могла бы вот так отделаться от ненавистного ей мужчины, — признался Даций.
— Крисп и Фауста всегда были друзьями. Она даже старалась утаивать все это от меня — до сегодняшней ночи, когда ей пришлось или закричать, или уступить ему. Нет, Даций, самое подходящее объяснение всему этому, которое приходит мне в голову, — это то, что парень был пьян и не соображал, что делает.
— А сам-то Крисп дал какое-нибудь объяснение?
— Нет. Все это, похоже, его ошарашило. В сущности, я мог бы простить его за то, что он так помешан на Фаусте.
Она красивая, жизнерадостная, и я знаю, какой она может быть соблазнительной, фактически сама того не желая. Но вступить в заговор с теми, кому хотелось бы разделить мое царство и уничтожить Церковь — этому нет прощения.
— Если только это действительно так.
— Потому-то я и пришел к тебе. Я должен быть справедливым к своему сыну, но тут затронут вопрос и благополучия империи. Поэтому я решил поручить расследование этого дела квестору. Его обязанность выносить окончательное решение по всем вопросам, касающимся закона. Но, хотя его неподкупность выше всякого сомнения, все же Рубелий один из моих придворных и его положение зависит от меня. Ты любишь Криспа, поэтому я хочу, чтобы ты вместе с квестором докапывался до правды и представил ее мне со своими рекомендациями.
