— Нет, не говорил. Но она знает, что я в будущем намерен разделить империю между моими сыновьями.
— При этом половина отойдет к одному — и это не ее сын.
— Ты что, против Криспа? — сердито набросился Константин на Дация. — Так-то ты верен мне?
— Я всегда, с самого начала, был верен тебе. Если ты до сих пор этого не понял, — значит, впустую прошла моя жизнь.
— Я знаю это, знаю. — Константин тут же почувствовал себя виноватым за то, что так редко говорил со старым товарищем. — С расширением моей империи на восток земли с избытком хватит для всех моих сыновей, и для Лициниана тоже. Поставив сейчас Криспа августом над западной половиной империи, я смогу ублажить тех, кому желательно удержать больше власти здесь, в Риме. И в то же время я оставлю здесь у власти доверенного мне человека, что позволит мне двинуть армию в Персию и снова прибрать к рукам этот регион.
— Не ожидай от других того же, что ты всегда требовал от самого себя, — предупредил Даций. — Мало кого из нас можно мерить такой меркой. Вспомни Бассиана и Лициния.
— Свой урок я усвоил. — К Константину снова вернулось его добродушие. — Отныне я буду доверять только своей семье — и, разумеется, тебе. — Он взглянул на солнце. — Пора возвращаться. Я обещал Фаусте появиться нынче вечером на праздничном представлении у сенатора Марцеллина, хотя никогда не смогу понять, что она находит в этих зрелищах.
Спускаясь с холма к привязанным лошадям, они не заметили прячущегося за кустами Лупа, который, очевидно, прислушивался к их разговору. И стоило только обоим всадникам скрыться из виду, как учитель во весь опор помчался по другой дороге в Рим, препоручив детей слугам на вилле и велев им доставить их в город.
Развлечение, подготовленное сенатором Марцеллином для своих гостей, было таким же пресным, как и все, на которых побывал Константин. Сначала двое гимнастов продемонстрировали чудеса силы и ловкости, которыми, похоже, они очень гордились, хотя в других местах ему доводилось видеть гораздо лучших. Затем поэт продекламировал длинную эпическую поэму, восхваляющую дела Константина и приписывающую, довольно подчеркнуто, его успехи покровительству римских богов, которые, по словам поэта, на протяжении всей блестящей истории Рима с особым вниманием следили за жизнью великой столицы.
К удивлению Константина, Фауста даже не стала дуться, когда он сказал ей, что покидает их празднество, и не возражала против его ухода. Она казалась менее веселой, чем обычно, даже несколько рассеянной, но когда он поинтересовался, в чем дело, она поспешила его заверить, что все в порядке. Оставив ее и Криспа руководить весельем с высоты двух сдвоенных тронов, воздвигнутых сенатором Марцеллином для царских гостей его дома, Константин пробрался к своему портшезу, сопровождаемый лишь полудюжиной охранников, двое из которых находились при нем неотступно, оставляя его одного только в личных покоях дворца.
Когда его несли ко дворцу, ночная жизнь Рима была в полном разгаре. Улицы оказались забиты повозками с продовольствием и товарами для лавок, хотя существовал запрет на пользование телегами, кроме военных колесниц, днем, когда на улицах толпился народ. Во времена Максенция ночью по улицам шастали банды головорезов знатного происхождения, и порядочным гражданам появляться на них было небезопасно. Но Константин положил этому конец, осветив их ярко пылающими факелами и приказав солдатам в полном вооружении патрулировать улицы парами с наступления сумерек и до рассвета.
У дверей своих личных покоев, сообщавшихся с покоями Фаусты общей дверью, Константин с удивлением увидел ожидающего учителя Лупа. Ему никогда особенно не нравился этот человек, возможно, потому, что у него с Фаустой было так много общего, того, что Константин не принимал. Сегодня вечером присутствие учителя вызвало у него раздражение.
— В чем дело? — резко спросил он. — Заболел кто-нибудь из детей?
— Нет, доминус. Я должен поговорить с тобой наедине. Дело очень срочное.
— А не может оно подождать до утра?
— Я не стал бы тревожить тебя, доминус, если бы это дело могло подождать. В твоем эдикте сказано, что обо всем, касающемся опасности, грозящей тебе, императрице или государству, следует докладывать тебе в любой час дня и ночи.
