Глаза юноши радостно загорелись.
— Когда я слишком вырос, чтобы ездить на пони, дядя Марий подарил мне лошадь. Дома я езжу на ней каждый день.
— Будешь ездить и здесь, в Галлии, — заверил его Константин. — Я думаю отправить тебя в школу в Автуне. Мой советник, Эвмений, будет твоим учителем.
— Но я хочу быть солдатом, как и ты, — запротестовал Крисп.
— Мы держим школу в Автуне для военной подготовки молодых командиров, которые потом идут служить в легионы, — объяснил Константин. — Галлы прекрасные наездники, и мы делаем большую ставку на кавалерию.
— Это было бы то, что надо. А когда ехать?
— Дело за Эвмением. Это, должно быть, недолго.
Тут вошел Даций, его грубое лицо согревала улыбка.
Он любовно положил руку на плечо подростка и восхищенно воскликнул:
— Прекрасный сын у тебя, август! С задатками хорошего солдата.
— Даций сам составил программу военного обучения в Автуне, — сообщил Криспу Константин.
— Тогда я точно знаю, что мне это понравится, — обрадовался юноша. — Теперь, будь добр, извини меня, отец. Начальник конницы Крок пригласил меня пойти с ним на колесничие бега.
— Конечно, иди. Нам с Дацием много о чем надо поговорить.
— Он так похож на тебя, когда ты был в его возрасте, — сказал старый солдат, едва за юношей закрылась дверь. — Твоя мать отлично его воспитала.
— Она не хотела его отпускать? В письме я объяснял ей, что ему пора приступить к военному обучению.
— Ей очень не хотелось расставаться с ним. Но ведь он уже достаточно взрослый, чтобы оставить ее гнездо, и она это понимает.
— Как насчет наших дел с Лицинием и Галерием?
— Лициний пока выжидает. Но я уверен, что он перейдет на твою сторону, как только ты завоюешь власть в Италии.
— А Галерий?
— Наш старый враг страдает от болезни, которая поразила все его тело. Тебе это покажется невероятным, но он до одержимости убежден в том, что оскорбил христианского Бога и теперь принимает за это наказание.
— Уж он-то его заслужил так, как никто другой.
— Похоже, Галерий это понимает. Но, набив свою казну золотом христиан и обогатившись за счет их собственности, он теперь хочет помириться с ними. Опубликовал даже эдикт о терпимости, дающий христианам все права, которыми они пользовались до гонений. — Даций достал из кармана своей туники свиток пергамента и передал его Константину. — Вот, читай сам.
Документ, составленный в простых выражениях, информировал все официальные власти о том, что отныне членам христианской веры позволяется свободно отправлять свои обряды, восстанавливать церкви и вернуть себе награды и почести, которыми до эдиктов Диоклетиана пользовались многие из них.
— А что Максимин Дайя? — спросил Константин. — Подчинится он этому указу?
— Дайя, как я слышал, делает то, что ему заблагорассудится. Коль он сможет вытянуть у христиан хоть один золотой для своего собственного кошелька, он не остановится и будет им докучать. Что будешь делать с эдиктом Галерия?
— Опубликую, разумеется. Ведь то же самое вот уже несколько лет я делаю в Галлии и Британии.
— Твоя мать обрадуется, когда услышит эту новость.
— Так она уж и впрямь стала их человеком?
— Да. Она не могла принять христианство раньше, боясь поставить тебя в неловкое положение, пока гонения на них фактически утверждались законами.
Что-то в голосе Дация подсказало Константину, что тот о чем-то умалчивает, и он спросил напрямик:
— Что-то случилось с матерью?
— Не с ней, с христианами. Они утверждают, что Бог выбирает их средь прочего люда, а на деле они оказываются хрупкими сосудами.
— Что ты имеешь в виду?
— Как только в азиатских провинциях и Иллирике отменили указы о гонениях, христиане стали воевать между собой. Те, что не отдавали на сожжение Священное Писание, предпочитая пытки, отказываются признавать тех, что притворно подчинялись указам, лишь бы остаться в живых. Теперь первые утверждают, что только они имеют право быть священниками, и в результате одни епископы проклинают других. Даже у церквей, которые держались вместе, начался раскол по поводу того, кто из них чист, а кто нет.
— Ты их обвиняешь?
— Не обвинял бы, если бы они признали, что похожи на других людей и подвержены тем же слабостям, — сказал Даций. — Но те, что противились указам, теперь претендуют на особую святость и даже взяли на себя роль суда, чтобы судить тех, чья вера, возможно, оказалась не такой сильной, как их собственная. Я не раз читал учение человека, которого они называют Христом, и не нашел там ничего в подтверждение именно этой идеи.
