— О, боже мой! Но я не мог без нее, я не мог оставить ее… другому…
— Довольно! Как вы отвернули краны? Не оставив отпечатков?
— У меня был платок… Я взял его в руку…
— Потом вышли из кухни, распахнув дверь пошире? Взяли ключ от двери во двор, висевший на гвоздике, вышли и заперли дверь, да?
— Я… Да. Какое счастье, что она жива!
— Куда вы дели этот ключ?
— Бросил в канаву.
— Покажете где! Я сейчас вернусь…
Берт зашел к Нилсу. Теперь все ясно — надо было сказать и ему, сказать напрямик, кратко. Надо было. Надо было, да. Но…
— Товарищ Лея… — начал Берт и умолк.
— Я знаю, — сказал Нилс, — она что–то сделала над собой. Я знаю… Умерла?
— Да… Но… Не так…
Нилс сидел, как окаменелый. Адамсон не мог выдавить из себя ни одного слова ободрения или сочувствия, все слова казались пустыми, надуманными, непригодными. Он молча положил руку Нилсу на плечо… И пошел к выходу. За спиной Нилс спросил:
— Где она сейчас?
— В покойницкой больницы.
20
Автомобиль медленно ехал по немощеной улице окраины. Солнце опускалось, разжигая сгрудившиеся у горизонта влажные облака. В канавах, по обе стороны улицы, медленно утекала вниз вода после ночного ливня.
— Где вы бросили ключ? — спросил Берт Адамсон.
— Там… Против того угла забора, — угодливо показал вперед Стабулниек.
Машина остановилась в указанном месте.
— Выходите! — приказал следователь Стабулниеку.
Стабулниек вышел, за ним милиционер. Фотограф выглядел сломленным, жалким, плечи его опустились, прежней осанки не было в помине. Он остановился у канавы, поглядел в воду.
— Мне достать его? — услужливо спросил он милиционера.
— Обождите! — ответил милиционер и оглянулся на следователя.
Берт подошел. Так он и представлял себе: канава неглубокая, до половины занесенная мусором, вода мутная…
Вскоре подъехал самосвал, затребованный следователем, в кузове был щебень. Метров на десять выше места, указанного Стабулниеком, Берт приказал ссыпать щебень в канаву. Когда это было сделано, вода постепенно сошла, обнажив осклизлые камни и мотки водорослей в русле канавы.
Милиционеры проверили указанное место. Ключ нашли быстро.
Берт показал ключ Стабулниеку.
— Тот?
— Да.
Берт медленным шагом вернулся к машине. Стабулниек и милиционеры подошли за ним. Следователь обернулся и сказал:
— Гражданин Стабулниек, я обвиняю вас не в покушении на убийство, а в умышленном убийстве: Бригита Лея умерла.
Стабулниек мгновение смотрел на Берта. На его лице отразилось непонимание, сомнение… И только потом — ужас, отчаянный, одуряющий ужас. Он закричал, стал биться головой о капот машины. Милиционер подхватил обмякшее в его руках тело.
— Отвезите арестованного! — проговорил следователь. — Я пойду пешком.
Ему было необходимо пройтись, совершенно необходимо; надо было как–то преодолеть свое отвратительное настроение…
Берт шел по мягкой траве немощеной улицы. Поднял голову, лишь когда совсем затих шум уехавшего автомобиля, увидел в закатном небе зеленовато–белесую, почти прозрачную вечернюю звезду, похожую на тающую льдинку.
«…Стабулниек отпирался до последней минуты: он, видите ли, не мог, не мог оставить ее другому!.. Ложь! Обернул пальцы платком, открывая газовые краны… Ложь! Подлая месть, месть разоблаченного ничтожества, и труса…»
Усилием воли Берт заставил, себя подумать о другом. «Куда бы пойти сегодня вечером? Вернее, не куда, а к кому? К Старому Сому? Пойти и сказать, открыто и честно: примите меня! Не хочу, не могу я сейчас сидеть один. Не хочу, чтобы в голову лезли мысли о застывшей улыбке Бригиты Леи. О Нилсе Лее, который пошел к ней в покойницкую. Об извечной любви и извечной ненависти, о подлости и предательстве. О фатальной неспособности, даже нежелании людей вглядываться друг в друга… Примите меня, сегодня я не в своей тарелке, я не хочу оставаться наедине с гнетущими и бесплодными мыслями!..
Гм, представляю себе лицо Старого Сома, если бы я действительно пошел к нему сегодня и сказал бы ему подобное…»
Раскаленный западный край неба над головой одинокого прохожего стал темнеть; вечерняя звезда уже не напоминала зеленоватую тающую льдинку, она белела и блестела все ярче.
