Пока мы и двое понятых из клиентов рассматриваем необыкновенную обстановку мастерской, мастер Зелигман, позевывая, перелистывает Сашин альбом. Как настоящий мастер, он уселся на стол и, не доставая ногами до пола, раскачивает ими. Очки сдвинул на лоб, альбом положил на колени.
Фотографий не очень много – штук пятьдесят, может, чуть больше. Вначале мы хотели отобрать из них только юношей лет до двадцати, но махнули рукой: таких, кто возрастом постарше, было совсем немного, да и те все – рецидивисты.
– Этот! – Зелигман вдруг перестал листать. – Гарантирую!
Я заметил, что мастер воскликнул это сразу, как только перевернул страницу. Это можно считать хорошим признаком, очевидно, сходство на фотографии большое. Во всяком случае, было бы гораздо хуже, если бы он разглядывал долго и лишь потом сказал: «Он!» С одной стороны, это, конечно, свидетельствовало бы о его серьезном подходе к заданию, но с другой – он мог сказать так и наудачу. Многие люди, к сожалению, считают, что упрятать кого–нибудь без вины за решетку, – зло гораздо меньшее, чем оставить виновного на свободе. Это какой–то непонятный рефлекс самозащиты, в основе которого, наверно, убежденность, что невиновных не бывает, что все воруют, грабят и обманывают, только не всегда можно доказать виновность в преступлении. Другого объяснения я не нахожу. А вот когда речь заходит об убийстве, то такое отношение наблюдать не приходится – тогда свидетельские показания люди дают после более тщательного обдумывания, тогда никто не указывает на более или менее похожего – скорее наоборот. Факт смерти накладывает печать особой сознательности. Шестая заповедь второй книги Моисея гласит: «Не убий!» Сообщая или свидетельствуя по поводу убийства, человек берет на себя часть ответственности за будущий приговор суда. Современный человек может не знать, что такое заповедь, что такое Книга Моисея, может не знать даже, что такое Библия, но он должен знать и помнить – «не убий!».
На фотографии юноша во весь рост, одетый по–летнему – в спортивной рубашке с короткими рукавами. Рядом другая фотография, увеличенная с первой. Только лицо. Милый, симпатичный, хорошо воспитанный мальчик. Из тех, кто умеет поклониться, шаркнув ножкой, у кого и в будни «спасибо» и «пожалуйста» – наиболее употребляемые слова. Смуглое лицо, густые темные волосы и большие карие глаза. Вспомнилось, как сказал Зелигман, «изюм в шоколаде». Сколько ему может быть лет? Четырнадцать? Пятнадцать? Уж никак не больше. – Мы вам очень благодарны, – говорит Ивар мастеру–стеклорезу.
– У меня у самого есть машина, и я знаю, что это значит! – Зелигман горд, что свой долг выполнил. – Пока машина новая, с нее нельзя глаз спускать! Этих мошенников я знаю, – он кивает в сторону альбома, – их следовало бы сажать на долгий срок, а то рога не обломаете! Или плеткой по заднице, до синяков, да так, чтоб сесть не мог. Почему бы такому не красть? Поймают – папенька заплатит. У кого есть, чем платить, тот заплатит. А кому платить нечем, с того вообще ничего не получишь. Я только потому свою машину страхую, что если украдут или просто обчистят, то не придется ждать, пока станут высылать по пять рублей в месяц. По страховке платят сразу, потом уж они сами с них получают по исполнительным листам. А вы страхуете или нет?
– Я твердо решил застраховать, как только куплю! – Ивар согласно кивает. Ох, получит он у меня на орехи: этот порядочный мужчина вовсе не заслужил такой иронии. К счастью, Зелигман ее не уловил.
– Да, да! Застраховать нужно непременно! – он советует и понятым, которые подписывают заполненный мной бланк. – Тогда и ездить можно смелее.
– А вы не помните, как юноша был одет? – спрашиваю, чтобы увести разговор от неисчерпаемой темы страхования и судебных сфер.
– Спортивная куртка вишневого цвета, под ней джемпер с высоким воротом, – без запинки отвечает Зелигман. – Я хорошо помню, словно он стоит перед глазами.
Вот и вся информация, которую мы пока имеем.
– Поедем брать? – спрашивает Ивар, когда мы снова оказываемся на улице и шагаем в сторону управления.
