– Звонили потому, что все произошло возле нашего дома, – возвратившись в комнату, сказала Спулга. – Они подумали, может, дому причинен какой–нибудь ущерб.
– Ну это они могли проверить, просто заглянув через забор.
– Вчера днем они видели во дворе Науриса.
– Милиция об этом знает?
– Их пока никто ни о чем не расспрашивал. Науриса видели с компанией, были тут и девушки, но была ли среди них эта, они не знают. Наверху в комнате Науриса все перевернуто вверх дном. – Спулга всхлипнула.
– Замолчи! – прикрикнул на нее Наркевич. – Сколько они просят?
– Ничего они не просят, кажется, очень порядочные люди. Они просто хотят выполнить свой соседский долг – ведь нам все равно тут жить рядом.
– Значит, будут молчать?
– Так они дали понять. Мол, и молодежи хочется иногда развлечься. Наурис, наверно, часто сюда наезжал.
– Завтра ключ от дома я заберу, и без моего ведома его не посмеет взять никто! Сегодня утром Наурис явился в котором часу?
– Наверно… около шести или семи, я не знаю! Когда ты проснулся, его уже не было – ушел на лекции.
– Прекрати!
«Не говори мне, что ты ничего не видишь. Ты просто не хочешь ничего видеть – вот это правда!»
Зазвонил телефон, и Виктор схватил трубку. Узнал голос Эдуарда Агафоновича.
– Девушку увезли в районную больницу и пока милицию к ней не допускают.
– Настолько серьезно?
– Он душил. Предполагают, что он считал ее удушенной, когда бросил.
На верхнем этаже раздался сдавленный крик ужаса: Спулга слушала разговор по другому аппарату. Виктор и не заметил, как она вышла из комнаты.
– Лицо у него якобы было обмотано шарфом, но девушка говорит, что все равно узнала его. Так рассказывает персонал больницы.
– Как можно в темноте узнать человека, да еще с завязанным лицом?
– В том–то и дело, что можно! Однако адвокату это дает возможность зацепиться, если мы решим все отрицать. Только вряд ли на сей раз это лучший выход из положения.
– Агафонович, я навек твой должник.
– Мне намекнули, что его надо поместить в психбольницу…
– Значит… А институт?
– Ты, наверно, еще не сознаешь, что случилось! Изнасилование несовершеннолетней и попытка убийства. Хорошо, если в этой ситуации удастся хоть жизнь спасти. На прощанье он, балбес, сорвал с девушки золотой медальончик на цепочке.
– У них здесь была вечеринка… Может…
– Нет, девчонка приехала первым утренним поездом, шла со станции, он напал из–за угла. Но она говорит, что узнала его. Еще вот что плохо. Примерно через час Науриса видели на станции в Лиелциемсе, он был очень взволнован, собирался ехать в Ригу. Первое и самое главное – найти медальон. Через верных людей отправить следователю. Пусть скажет, что нашли его где–нибудь на дороге дня два назад.
– У меня хорошие соседи. Спулга говорит – очень порядочные.
– Чересчур порядочные вовсе и не нужны.
– Думаю, все устроится: они меня, кажется, понимают. Сами позвонили мне.
– Таким образом, свидетельство девушки об ограблении не совпадет с этой версией. Тогда можно будет опровергать и все остальное, что она скажет. Где Наурис сейчас?
– Надеюсь, на лекциях.
– Тогда я поеду за цепочкой и переговорю с ним.
– Можешь дать ему по морде.
– И дам, если потребуется! Спулга пусть разыщет мать девушки и поплачется: две несчастные женщины могут столковаться. И щедро обещай, на деньги не скупись – я еще не встречал людей, которым деньги были не нужны. Хоть последний костюм продай, но откупись. Пусть мать поговорит с дочерью. Мол, чем теперь помочь, разве что как–нибудь деньгами возместить. Мол, какая им выгода, если парень за решеткой погубит свою жизнь? Суд ведь не назначит никакой денежной компенсации. Разве только мы, мол, сами… Но вначале не обещай больше одного куска, а то разбудишь в старухе жадность и тогда она не будет знать меры. Если с матерью этот номер не пройдет, разыщи ближайших родственников – в подобных случаях они обычно смотрят на все более трезво.
– В принципе я эту девчонку знаю. Отец у нее алкоголик, разбился по пьянке, сама… Еще несовершеннолетняя, а уже шляется по ночам. Может, ничего особенного и не случилось, просто хочет сорвать с нас кое–что?
– Меня–то хоть не дурачь, я ведь не следователь!
