В его глазах я наверняка молокосос–выскочка, откровенно проявляющий нахальство.
От тротуара нас отделяют три бетонные ступеньки, и я помогаю старику преодолеть их.
– Пойдем потихоньку, – предлагает он. – Там при всех я не хотел… Не окажись вы тут, из штаба дружины я бы только позвонил в милицию… Не стоит поднимать лишний шум.
– Не понимаю.
– Наверно, труп.
– Где?
– Тут, неподалеку – в Садах.
– Наверно или точно труп?
– Да, покойник. Я видел спину и затылок. Я ничего не трогал, а сразу пошел звонить.
– Может, пьяный… заснул?
– Его уже раздуло. Я потому там ничего не стал говорить, чтобы не бросились смотреть… Испортили бы следы… Следы – дело очень важное, я знаю – сам после войны служил в милиции. На Большом кладбище бандиты меня и подстрелили – вот потому теперь в танцоры уж не гожусь.
Сады… Так вот почему у старика штанины и полуботинки облеплены жирной землей.
– Кто–нибудь, кроме вас, видел?
– Нет. Сходим туда сначала вдвоем, может, он и не убит, а сам испустил дух.
– Следствие все равно начинать придется.
Мы сворачиваем в тихий, короткий переулок с добротными домами, построенными еще в тридцатые годы, – у некоторых на входных дверях сохранились бронзовые ручки, – и вскоре оказываемся возле длинного сооружения из силикатного кирпича. По виду оно напоминает барак, какие немцы строили для военнопленных. Только у этого двери лепятся одна к другой – все из шпунтованных досок, уложенных «елочкой», и закрыты они тщательнее, чем сейфы. Это гаражи. Мимо них, среди засохшей и потемневшей, почти в человеческий рост, крапивы тянется узкая утоптанная тропинка – вдвоем по ней никак не пройти, поэтому добродушный старик идет впереди.
Постепенно сгустились сумерки и положение осложнилось. Конечно, осмотр места происшествия можно произвести и при свете прожектора, но в таком деле всегда важна быстрота: мощное же освещение организовать не так–то просто, да и при нем, бывает, не все заметишь.
Широкую канаву за гаражами мы переходим по мосткам и вступаем на территорию садового кооператива, о размерах которого у меня нет четкого представления. Сады – словно отдельное, само по себе существующее государство, со своим ритмом жизни, своей архитектурой и своим населением. Они красивы какой–то своей красотой и в то же время есть в них что–то неприятное и непонятное. «Гибрид пиратского судна, помойки и желтой сливы», как сказал Ивар, которому пробелы воспитания, полученного в детстве, не удастся заполнить пожалуй, до самой пенсии. К Садам примыкают двенадцатиэтажные дома, которые высятся как бело–голубые свечи, а вдоль пролегла асфальтированная дорога с высокими лампами–светильниками на столбах, в них свистит ветер, мимо проносятся автомобили со скоростью, далеко превышающей указанную в правилах движения. От главной магистрали ответвляются вполне проезжие дороги – где с гаревым покрытием, где вообще без покрытия, но везде рытвины засыпаны всяким мусором, вплоть до сплющенных консервных банок. Место здесь низменное, почва мягкая – сыпь в рытвины что угодно, сыпь хоть целую гору – к весне все усядет. У обочин свалено разное добро тех, кто строит что–нибудь по мелочи, и хозяев парников – то тут, то там у калиток видны кучи галечного песка, торфа или навоза, ссыпанные с самосвала. С обеих сторон вдоль большой дороги тянутся сточные канавы: вода в Садах весной стоит долго, а за канавами – где ровные, а где покосившиеся или с подпорками – плотные изгороди в рост человека: чтобы прохожие не заглядывали.
Я вспомнил, как однажды летом проезжал через Сады с оперативной группой. Это было, наверно, в самом начале лета: яблони стояли в полном цвету, а изгороди, увитые диким виноградом, фасолью и хмелем, напоминали зеленые валы, но осенью все выглядело уныло: обнажились надломленные и сгнившие рейки, небрежные заплаты из проволоки на металлических решетках, ржавое арматурное железо и засохшие стебли вьюнка.
И хотя возле некоторых участков можно увидеть легковую машину, все же сады–огороды – это владения людей, которые из–за своего возраста и недостатка средств не в состоянии строить дачу где–нибудь под Ригой, а рады и такой возможности с пользой побыть на свежем воздухе: посадить дерево или вскопать грядку под редиску. Некоторые занимаются огородничеством уже десятки лет. Помню, еще мальчишками мы бегали сюда после уроков поглазеть на тренировки жокеев или через щели в заборе следили за тем, как мелькают потные бока коней, легкие двуколки и яркие разноцветные атласные рубашки наездников. В те времена самые высокие яблони здесь были высотой с двухэтажную трибуну ипподрома. Домики, летом укромно прятавшиеся в зелени – лишь кое–где мелькнет крыша или труба (редкий хозяин имеет печь), – в общей осенней наготе открывают свои обшарпанные бока, повествуя о скромном достатке владельца, его изобретательности и постигших его невзгодах: пожаре, гнили или протекающей крыше.
