Вот уж к лесу подошли, да вдруг ветер закрутил, с ног сшибает, снегом окутывает, и хохочет над головой кто-то. Прикрыли тюремный начальник и урядник лица руками, присели в сугроб, а Перелесник их знай снегом окутывает, рука-ноги сковывает. И уж не хохот, а вой дикий над полем, над тайгой раздаётся. И вдруг стихло всё, поле и тайга светом покрыты, и у леса два сугроба образовались, меж них солдаты бегают, руками размахивают. Разгребли они сугробы, а в них урядник и начальник тюремный сидят скрюченные, замёрзли совсем.
Отсиделся Андрей в тайге до весны, а там Арина дошла его проведать. Скоро на большую поляну вышла. Андрей издалека увидел её, навстречу заторопился.
Вдруг ветер поднялся, перед глазами опавшую хвою и листья столбом крутит, а внутри старик косматый озорно прыгает, хохочет весело и, будто петух крыльями, руками по бокам себя хлопает. И чем ближе Андрей с Ариной друг к другу подходят, тем ветер слабей становится. Вот уж столбик совсем маленький, крутит у ног, в землю уходит и… пропал, а над головой крыльями кто-то захлопал. Андрей вверх поглядел, ничего не увидел, обнял Арину и пошли они домой. Только слышали вслед, будто хохотал кто-то да крыльями хлопал.
В белой тайге монастырь кержацкий стоял. Потому и деревня, что рядом была, Монастырской звалась. Монахи на Тoe-реке мельницу водяную держали. Сытно жили: мужики семи деревень у них зерно мололи, пятую долю за помол отдавали. А куда денешься? Другой мельницы на тридцать верст окрест не сыщешь. А за морем, как известно, телушка — полушка, да перевоз — рупь!
Как-то приехали в деревню на жительство два брата: Филипп да Никифор. Сметливые были, в работе истовые. Отвела им община гарь — кругом пни да коряги обугленные. Говорили: «С такой деляной и лешему в три года не справиться!» Глядь, а братья к осени три десятины ржи посеяли! Ладный урожай вырастили — сам-десять собрали. Урожай-то ладный, да едоков в каждой избе по десять ртов. А тут святым отцам отдай за помол чуть не четверть. Ну и решили свою поставить мельницу. Повыше монастырской мукомольни; прямо за перекатом у омута приглядели местечко. И мужикам объявили:
— Кто помогать будет, тому и помол бесплатный.
Мужики вроде не отказывались — общими силами куда легче. Но кой-кто рукой сокрушённо махнул:
— Водяной на реке две мельницы не потерпит. Не одни вы такие умники. До вас Сидор Саврасов строить надумал, как раз у омута: лес заготовил, из городу жернова привезти уж хотел, да как-то пришел, глядит — доски с брёвнами в речку сброшены, которые прибило к берегу, которые водой унесло. Сидор кой-какие брёвешки выловил — на другой день опять все разбросано. Вот вечером и сел караулить. Баба его долго ждала, а как за полночь перевалило, Сидор в избу вбежал. Мокрый да побитый весь. Саврасиха потом рассказывала, будто чертей он встретил. Страху-то натерпелся: в воде топили, палками колотили — чуть не до смерти замучили. И наказ дали, чтоб съезжал с этих мест поскорее. Вскоре и впрямь неведомо куда с семьею уехал. С тех пор в деревне про меленку не вспоминали: не то что строить, думать боялись, к монастырским зерно возили.
Братья мужиков выслушали, руками развели и говорят:
— Что ж, строить одни будем, но поднимем ли?
Мужики настороженно на братьев поглядывают, выжидают будто. А Никифор-то и говорит:
— Беда Сидора в том и была, что один за непосильное взялся. На муравейник-то гляньте: кто песчинку, кто соломинку тащит, а скопом каку кучищу. нагребут!
Тут мужики зашумели: правду, мол, братья толкуют, возьмёмся миром за дело! Однако про водяного с опаскою вспомнили, да братья рукою махнули:
— С водяным сами уладимся, на то мы и мельники.
Принесли со двора курицу, что раньше на суп приглядели, да на берегу, при народе, отсекли ей голову. Кровью реку окропили и подмигнули с усмешкою:
— Получил свое водяной, беспокоить не будет.
Мужики за топоры и взялись. А монастырские узнали, что община мельницу строит, всполошились. Двое из них — отец Овдоким да отец Гавриил — к омутку зачастили. Сами будто рыбу ловить, а укараулят, когда братья уйдут, мужикам нашёптывают:
