Отправился Никола, и чем дальше идет, тем ручей мутней становится. Сунул в него руку и отдернул — вода-то горячая.
Побрел дальше, глядит — ручей в озеро впадает, а по берегам грязь. Никола увяз по колено и подумал: «Неужели обманул меня мужичок-барсучок. Какой толк в грязи?»
Да вскоре почувствовал — боль в ногах потихоньку утихла.
Вышел Николка на сухое место, прилег отдохнуть. На душе у него спокойно. Долго лежал, но к вечеру опять загудели ноги.
Построил Николка шалашик, стал в нем жить, в озере ноги лечить. По утрам орехи для пропитания добывал, вечерами по грязи бродил. Так до осени и пробыл в тайге. Ноги у него совсем болеть перестали, а холода наступили — решил домой вернуться.
Вошёл в село, бабы меж собой переговариваются:
— Что за парень такой высокий да плечистый, к кому приехал? Поди, Никола пропавший? Но у того вроде горбик побольше, сам ростом поменьше, да и хроменький.
А Никола к дому родителей ровной походкой сразу направился… Отец-то приглядывался, крестился: «Свят! Свят! Свят!» А мать сразу признала, на шею кинулась. Никола обнял её, к отцу спиной невзначай повернулся, тот горбик увидел и присел:
— Николушка!
…Старики довольны, что сын живой из тайги возвернулся, а Никола не весел — всё про Ксюшу думает.
А к той парни сватов каждый день засылали. Особливо детина, что над Николой смеялся. Но Ксюша всем почему-то отказывала, а потом с ней беда приключилась — с остуды занедужила, которую неделю неподвижно лежит, не ест ничего, словно былинка высохла. Женихи сразу и отступили.
А Никола узнал про это и к любимой сразу отправился. Зашел в дом. Глядит — на кровати она лежит, щеки ввалились, глаза в одну точку уставились. Подсел он, а слова мужичка-барсучка в ушах звоном звенят: «Съешь корешок на глазах у суженой, тогда и горб отпадет».
Достал корешок, подумал: «Лучше век горбатым останусь, чем любимой погибнуть дам».
Вздохнул глубоко и сказал ласково:
— А ну-ка погрызи корень
Ксюше занятно стало — взяла, словно зайчишка морковку, схрумкала. Вскоре повеселела: запросила есть. У родителей чего только не наготовлено! Подали ей кашки сладенькой с пирожком сдобненьким, а она и говорит:
— А Николушке чего же не дали?
Те руками всплеснули:
— Экие мы бестолковые, гостя не потчуем!
И подали Николке чашку полную.
Едят они кашу, перемигиваются, родители на Николку глядят изумленно. А он велел Ксюшу укутать в теплое. Взял её на руки и вынес на воздух. Подержал бережно, словно дитё малое, потом опять в избушку унёс.
Долгое время так повторял и как-то поставил осторожно на ноги. Та пошла потихоньку…
Вскоре хворь от неё отступилась, парни опять поглядывать стали, мимо ворот зачастили, особливо долговязый. Николку однажды встретил, давай выговаривать:
— Чего к ней ходишь?! У меня давно сговорено! А ты, горбун, не нужон никому!
Николка после слов таких страшных ушел домой, покачиваясь.
Ксюша день его дожидает, другой. Встревожилась и побежала к Николке. Увидела во дворе, подошла, ткнулась в плечо, слезы радостные на шубейку льёт.
— Чего ж ходить перестал аль разлюбил?
Обнял парень её осторожно, по голове погладил:
— Неужто навек со мной? Ведь горбатый я…
Прижалась она к нему шибче:
— Зато сердцу родной!
И пошли они вдоль села, обнявшись. Глядят, у Ксюшиных ворот парни собрались, а среди них долговязый пальцем в небо тычет, громко доказывает:
— Все равно Ксюша не пойдёт за горбатого, бог не допустит.
А ему тут и крикнули с хохотом:
— Чего ж не допустит, коль уже ходит.
Оглянулся долговязый, увидел Ксюшу с Николкой и встал как вкопанный. Кто-то и сунул под нос ему кукиш: «Что, съел!..» Но детина опомнился, руки в бока, грудь колесом:
— Чего он сделал такого? Подумаешь, корешками позабавил! Отец мне козла, барана да мерина на разживу дает! А что горбун ей к свадьбе готовит?!
Никола кулаки сжал, хотел задать обидчику, да Ксюша удержала:
— Чего с дураком связываться.
Сложил Никола кулаки на грудь и почувствовал, комок шерстя, что барсук подарил, решил достать. Потянул… и вытащил платок дорогой: по краям золотым узором украшенный, в середине птицы серебром вытканы, словно живые.
