Нетрудно было понять, что я оказалась в самой темной, самой тесной и самой грязной части Дунарка – Грязном городе.
Присев на корточки, я прижалась спиной к чем-то замазанной глинобитной стене и прислушалась. Хотя стояла уже поздняя ночь, за тонкими стенами раздавались голоса, шумное бряканье глиняной посуды и звон жестяных ведер, брань, писк крысы, подбитой башмаком или камнем.
Но никаких шагов я не слышала. Я долго просидела в ожидании, что кто-то вынырнет из-за угла в узком проходе в проулке. Я не знала, удалось ли избавиться от них, не знала, что бы они сделали, коли б нашли меня теперь. Пожалуй, они всего-навсего не дали бы мне уйти. Скорее всего они снова потащили бы меня с собой. Быть может, привязали бы или посадили на цепь, как сажают охотничью собаку, которая в этот день больше не нужна.
Я так устала, что мне было почти все равно. Нет, пожалуй, не все равно. Только во мне все чувства притупились. Даже если б они вынырнули вместе с драконом на привязи там, в конце проулка, я была бы не в силах сделать больше ни шагу. А схвати они меня сейчас… да, тогда, по крайней мере, они не смогли бы использовать меня как охотничью собаку.
Нико они не нашли. А я не привела их в дом Вдовы!
Сколько я просидела так, не знаю. Может, я попросту клевала носом и на несколько мгновений впала в сон с открытыми глазами. Я не уверена в том, что мне вообще удалось бы подняться, если бы я так немилосердно не мерзла.
На бегу я вспотела. Но сейчас, когда я тихонько сидела, ночной холод пробирал вдвойне, прямо до костей. Моя одежда и волосы промокли насквозь, а зубы стучали. Но зато в конце проулка по-прежнему не слышалось никаких шагов и не видно было никаких теней. Похоже, я ускользнула от преследователей. Только бы сейчас найти какое-нибудь теплое и сухое укромное местечко и немного поспать. А затем, когда рассветет, попытаться вновь найти дом Вдовы.
Мои ноги, как и раньше, едва ли хотели нести меня, так ужасно они дрожали. Проулки же по-прежнему были такие грязные и слякотные, что под ногами хлюпало, когда я шла. Я отыскала какой-то крытый загон для скота, где ночевали три козы, и на краткий миг размечталась о мягкой соломе, а быть может, в придачу о глотке теплого козьего молока. Но из этого ровно ничего не вышло. Одна из трех коз оказалась злющим старым козлом, который выставил рога, лишь только я собралась перелезть через плетень.
Я готова была уже сдаться и усесться где-нибудь, прислонившись к стене, когда теплый и сладостный запах проник в мои ноздри, почти заглушив здешнюю вонь. Запах хлеба! Свежеиспеченного хлеба! Запах привел меня за угол, и я попала прямо в маленькую тесную усадебку, что казалась менее загаженной, нежели остальная часть Грязного города. Площадка двора была не только из грязи да ила, а из утоптанной глины и, казалось, ее иной раз даже подметали. Костяк дома, соединявший обе стороны двора, был из бревен с вмурованной в них глиной[8], а стены его были некогда побелены.
Ставни в одном из строений ленги[9] были широко распахнуты, и в окно виднелись гигантская печь и труба, сложенная из красновато-коричневого камня. Пекаря же нигде не было видно, да и я не настолько обезумела, чтобы прокрасться в пекарню в том виде, в каком пребывала. Слова «дерьмовая девчонка» наверняка были бы очень метким описанием меня как раз теперь. Даже самый милейший и всепонимающий пекарь впал бы в бешенство, стал бы берсерком[10], увидев в своей пекарне замурзанного поросенка.
Однако же на дворе у стены стояла повозка. А что коли я залезу под нее… Мне хотелось укрыться от зарядившего мелкого дождика и от враждебных взглядов. А стена, где проходила дымовая труба, была наверняка замечательно теплой.
Прокравшись по двору, я вжалась меж колесом повозки и стеной и с глубочайшей благодарностью вползла во мрак под прицеп повозки. «Замечательное укрытие», – подумала я. И думала так до тех пор, пока не положила руку на нечто мягкое, теплое и живое, прошипевшее:
– Отвали! Отстань от меня! Знай, у меня нож!..
