– Стой здесь! – приказал он, втолкнув меня изо всех сил в просмоленный сарай.
Разорванная рубашка с глухим треском лопнула, а я, споткнувшись о порог, уронила корзину и рухнула прямо на затоптанный глиняный пол. Страшная боль пронзила мою хворую руку, но, стоя на четвереньках, я не успела застонать, потому как дюжий детина, схватив меня за шиворот и тряхнув, снова поставил на ноги.
– Куда это ты собрался? Ты не слыхал? Тебе было сказано «Стой!»
Думаю, теперь я знаю, каково бывает крысе, когда Страшила у нас дома смыкает челюсти у нее на затылке. Тот, с налитыми мышцами, так твердо сжимал мой затылок, что я не могла думать ни о чем. Мои ноги и вправду на миг оторвались от пола. А может, виной тому была вовсе не железная хватка… Может, ноги мои сами не желали меня нести.
– Легче на поворотах! Ведь это всего лишь мальчишка!
– Во всяком случае, ему достаточно лет, чтобы попытаться улизнуть от Ханнеса, – съязвил Дрес.
Но он ослабил хватку, и я, потеряв равновесие, грохнулась снова.
– Ну ладно! – пробурчал тот, кто остановил Дреса, и я увидела, что это Предводитель дружинников, тот самый, кого я встретила пополудни.
В просмоленном сарае, похоже, тренировались дружинники. Повсюду на черных дощатых стенах было развешано оружие и всякие разные воинские доспехи – копья и дубинки, шлемы, латы и мечи, а также деревянные шесты и дубинки.
– Что надобно Ханнесу от такого малыша ягненка?
– Не знаю, – ответил Дрес. – Однако же паренек не захотел остановиться, когда ему крикнули: «Стой!»
В ту же минуту в дверном проеме возник стражник с площади.
– А, вы все-таки схватили его, – произнес он, слегка одергивая мундир, задравшийся во время бега.
– Да, можно сказать и так. Чего тебе, Ханнес, от него надобно?
Предводитель дружинников, сняв шлем, почесал затылок, волосы у него были короткие, коричневато-каштановые, слипшиеся от пота.
– Не знаю… – Внезапно лицо Ханнеса приняло какое-то чуть придурковатое выражение. – Стало быть, в парнишке этом есть что-то, не одно, так другое…
– «…Не одно, так другое…» – язвительно повторил Предводитель дружинников. – Ну да, ведь это просто ужасно! Необходимо сию же минуту взять его под стражу! – Ханнес совсем растерялся, но упорно стоял на своем:
– Сдается, я видел его раньше, или… А стало быть, он мне кого-то напоминает…
Предводитель дружинников вздохнул:
– Поднимайся, паренек! Почему ты не остановился?
Я медленно поднялась на ноги и стояла повесив голову, словно чего-то боялась или была смущена.
– Я не знал, что он окликнул меня… а я посулил матери пораньше вернуться домой.
– Мы поймали ужасного злодея, не правда ли, Дрес? – Предводитель дружинников презрительно фыркнул. – Гляньте-ка, не свистнул ли он чего-нибудь, и, если нет, отпустите, пусть бежит домой к своей мамашке. Нам же, черт побери, предстоят дела получше.
– Никакой я вовсе не воришка! – сказала я так яростно, как только посмела. – И ничего я не свистнул!
Дрес толкнул меня к стенке и, крепко придерживая, стянул с меня кожаный пояс Мистера Маунуса. Он кинул его Ханнесу, а тот, развязав шнур на кожаном кошельке, высыпал его содержимое на ладонь.
– Четыре медные монетки, сухарик, клочок бумаги, несколько шерстяных ниток, – доложил он.
– Что на этом клочке? – спросил Дрес.
– Э-эх… не больно-то я силен в этих… ну буквах, – грамоте-то не обучен…
– Дай-ка мне! – велел Предводитель дружинников, вырывая у него из рук записку. – «Две вязанки дров, заплачено: четыре медных скиллинга», – прочитал он.
– Это пусть хозяйка дров не думает, будто я ее обманываю, – сказала я.
Я подумала, что Мистер Маунус был на этот раз еще более хитер. Он написал грамотку невидимыми чернилами, точь-в-точь как в первый раз, а потом обычными чернилами – про дрова, чтобы никто не удивлялся, мол, бумажонка-то пустая.
Ханнес не спускал глаз с четырех медных монеток. Я затаила дыхание, я понимала, о чем он размышляет. Он знал: было что-то, вынудившее его заинтересоваться ничем с виду не примечательным мальчонкой с дровяной корзиной за спиной. Но объяснить, что это было, он не смог.
– Верни пареньку его кошелек, и пусть идет! – решил Предводитель дружинников.
