— Одну минутку!!! Чего вы отъ меня хотите?
— Я? Отъ васъ? Богъ съ вами. Ничего я отъ васъ не хочу. Да-а… А, въ сущности, какое это странное чувство… Черезъ пять-шесть минутъ…
— Постойте!!! Вѣдь вы просили, чтобы я къ вамъ…пріѣхала?
— Екатерина Николаевна! Не будемъ говорить о томъ, что невозможно!
— Ну… a если бы, я… пріѣхала?..
— Къ чему? Пріѣдете, чтобы сказать, что вы ко мнѣ равнодушны? Нѣтъ, зачѣмъ же. Я насиловать вашу волю не хочу. Я не такой. Итакъ — прощ…
— Одну минутку, сумасшедшій!!! Ну, a если мнѣ просто хочется васъ видѣть — можно къ вамъ пріѣхать?
— Что жъ… пріѣзжайте.
— И вы даете мнѣ слово, что до моего пріѣзда… вы… не выкинете никакого… безумства…
— Ха! Ха! Вы хотите сдѣлать осужденному маленькую отсрочку? Что-жъ… спасибо за милосердіе.
— Мушуаровъ, Мушуаровъ… Что вы со мной дѣлаете!..
Пауза.
— Мушуаровъ… Черезъ часъ я буду у васъ.
— Дворянская, второй домъ отъ угла, парадная дверь, третій этажъ, дверь налѣво. Я самъ вамъ открою.
Гдѣ-то далеко отъ Дворянской (второй домъ отъ угла) мечется сердобольная женская душа; какъ подстрѣленная охотникомъ птица, мечется женщина, натыкаясь на стулья и двери, въ поискахъ шляпы, кофточки, боа… Нужно торопиться, потому что Богъ знаетъ, что можетъ произойти отъ ея промедленія на Дворянской, второй домъ отъ угла. А на Дворянской происходить вотъ что:
— Марья! — кричитъ Мушуаровъ, поднимаясь съ кресла. — Приготовь самоваръ, купи конфектъ, тѣхъ, знаешь, что я давеча говорилъ, да грушъ купи, что-ли… яблокъ. А сама потомъ проваливай, куда хочешь.
— "Проваливай", — ворчитъ, на кухнѣ обиженная Марья. — Самъ бы ты лучше провалился. И вѣдь поди-жъ ты, — мозглякъ, кажется, такой, что и глядѣть не на что. А баба къ нему прямо стѣной идетъ. Слово онъ такое знаетъ, что ли, али что?..
У Мушуарова впереди еще часъ. Дѣлать нечего, a настроеніе хорошее. Надо дать исходъ живымъ силамъ, буйно бродящимъ внутри.
— Марья-а-а!
— Чего кричите? Тутъ я.
— Дай мнѣ рубашку.
— Уходить думаете?
— Не твое дѣло. Постой… Какую же ты мнѣ рубашку даешь… ночную? Дура! мнѣ нужно съ твердыми манжетами.
— Вотъ извольте. Чистенькая.
— Безтолочь! Ты мнѣ грязную дай. Которую я давеча надѣвалъ.
— Эва! Да вѣдь она грязная.
— Ой! Что это за женщина! Она меня въ могилу сведетъ. Если ты такъ глупа, то исполняй мои приказанія буквально! Возьми изъ грязнаго бѣлья ту сорочку, которую я снялъ вчера, и принеси мнѣ. Поняла? На одну минуту! Потомъ унеси. Поняла?
Со вздохомъ бредетъ Марья на кухню. Приноситъ сорочку.
— Гдѣ лѣвая манжета? Вотъ эта? Хорошо, что ты еще въ стирку ее не вздумала отдать. Гдѣ тутъ карандашомъ записано? А, вотъ! 237–542. А теперь забирай свою дурацкую рубашку и проваливай.
— Центральная? Алло! Дайте, барышня, 237–542. Отъ всего сердца спасибо. Это кто у телефона?.. Горничная? Позови, голубушка, барыню. Скажи, Мушуаровъ проситъ. Постой постой… Ты такъ и скажи: "проситъ, дескать, къ телефону господинъ Мушуаровъ, и что они, молъ, будто не въ себѣ. Будто, молъ, что-то случилось". Поняла?
Ждетъ Мушуаровъ. Беретъ изъ вазочки остро-отточенный карандашъ, начинаетъ рисовать человѣка съ неувѣреннымъ профилемъ и глазомъ, похожимъ на французскую булку.
— Алло! — слышитъ онъ. — Что такое случилось Мушуаровъ? Чѣмъ вы такъ взволнованы?
— Ничего особеннаго, — говоритъ Мушуаровъ, часто и тяжело дыша, — Ничего, ничего… Только я хотѣлъ спросить: нѣтъ ли у васъ случайно револьвера?
— Револьвера? Нѣтъ, не имѣется. А вамъ на что?
— Да такъ, знаете. Воры, можетъ быть, залѣзутъ, такъ я… въ нихъ… Впрочемъ, лучше не разспрашивайте, нѣтъ! Не нужно ничего у меня спрашивать…
— Успокойтесь, я не любопытна. Это все, что вы хотѣли у меня спросить? Ну, всякихъ вамъ благъ.
— Постойте, Вѣра Петровна… Я у васъ еще что-то хотѣлъ спросить…
— Ну?
— У васъ случайно нѣтъ опіума? Или кусочка ціанистаго кали?
— Тоже для воровъ? Послушайте, Мушуаровъ… Вѣдь это же не крысы, которыхъ можно травить мышьякомъ. Подумайте, вамъ нужно сначала поймать вора, потомъ связать его, потомъ всунуть ему въ ротъ ціанистый кали — сколько возни!..
Изъ трубки вылетаетъ цѣлый снопъ серебристаго смѣха. Мушуаровъ болѣзненно морщится.
