И тут Нина расплакалась навзрыд, безутешно, прижавшись лицом к стволу пахучей черемухи.
— Давай плачь… — смущенно сказал Гоша. — На душе полегчает… Теперь ты плачешь. Послушать, так слезам твоим не будет и конца, и нет на свете таких ласковых слов, которые бы могли тебя утешить. А завтра сама же утянешь меня спасать кого-нибудь…
Гоша развешивал на колышках вокруг костра одежду свою и Нины, подтрунивал над всхлипывающей женой, много и весело разговаривал, как будто от нечего делать выехали они на пикник: лодка цела, причалена к берегу, они сидят в палатке, где есть постель и еда — отчего же хандрить!..
Нина согревалась у костра, унимая слезы, поправляла высыхающее платье и глядела в плотный, уныло шелестящий лес.
— Где теперь бедненький изюбреночек? — тяжело вздохнула она. — Мать его затянуло под залом…
— Вырастет один, — недовольно заметил Гоша. — Здоровый лоб, насилу затащили в лодку… Да что о нем разговаривать… Благодари судьбу, что сами спаслись. Вот как нам домой перебраться — это штука! Надо уйти по берегу выше поста, там связать из чего попало плот… Ничего! Ночевать будем дома. А то вдруг еще какой-нибудь зверь заревет в тайге, кто же его спасет?..
Сгущались сумерки. После ночи наступит новый день. Какой же он будет?