— А коза! — спохватилась Нина. — Куда девать козу, не брать же ее к бобрам!
Гоша навострил уши, ждал, вдруг Валдай скажет: «Ладно, поезжайте с козой на моторке». Ничего такого не сказал егерь. Принесли козе в сарайчик сноп травы, ведро воды, Нина наспех подоила — перебьется до завтра.
От зимовья Валдая, вверх по течению, речка Лавеча узкая, вода в речке мутная, едва подвигается; заспешит где под низким берегом и снова задремлет в заводях и заливах, покрытая тополевым пухом, лепестками черемухи.
Руки Валдая на оморочном весле быстро высыхают, он мочит их и неспешно гребет. Плывет егерь от заводи к заводи, от одной песчаной косы к другой. Оморочка с обоих концов остроносая, у, Валдая нос тоже острый и бородка клином. Собака лайка сидит впереди егеря, и у нее нос острый и уши торчком. Если посмотреть издали, так, вероятно, покажется, что плывут не человек и собака, а спустилось на воду какое-то волшебное существо и лениво помахивает сверкающими крылышками.
Два селезня от нечего делать сидят на середине речки, весло чуть ли не задевает их, но селезни не улетают; словно не обращая внимания на оморочку, глуховатым баском жалуются друг другу на скучную жизнь: утки-то давно уселись в гнезда, скоро выпарят утят, а селезни одиноко летают где попало, плавают неприкаянно… Пес Алкан напружинился в оморочке: вздрагивают его лапы, горят раскосые глаза. Взглянет на птиц Алкан и на Валдая: может, хозяин возьмет дробовик и выстрелит? Селезни заплыли в резные листья водяного ореха, примолкли: дескать, давай переждем, пока это остроносое чудо минует нас. Так и не взлетели селезни. Дикие грудастые голуби проносились над речкой, табунки клохты и косатых летели кучно; на мели показалась столбиком выдра и сгинула под корягой. Собака нервничает, чуя запахи зверей, видя близко уток.
Валдай помахивает веслом и не хуже собаки видит свежие следы косуль на песке, видит, как травы и кусты цветут, и однотонным голосом, неразборчиво разговаривает с травами и птицами, со шмелями и пчелами; вспомнил, как Гоша назвал его доисторическим лешим, посмеялся. Егерю порой и самому кажется, что прожил он не один век, и что на его глазах отмирали летающие ящеры и гигантские олени, и увязли в болотах последние мамонты, и люди при нем вышли из пещер и на космических кораблях достигли луны. А нередко кажется Валдаю, что жизнь прожил он короткую, ровно в одно лето, и все то, что знает и помнит, не сам испытал и видел — кто-то обо всем рассказал ему или приснилось во сне, и только теперь, с нынешней весны, Валдай начинает жить по-настоящему, как никогда остро чувствуя и понимая природу…
Где-то плывут его гости? Валдай прислушался, положив на борта весло. Трудновато им на плоскодонке, зато с пользой плывут. В эту пору есть на что посмотреть на речке, пускай плывут помаленьку.
Егерь вышел на берег, потоптался недолго, разминая досадливо ноющие ноги. Прошли те времена, когда он сутками бегал по кочкам, по чапыжнику, по болотистым марям и сугробам и целый летний день не вылезал из оморочки. Теперь Валдаю надо часто разминать затекающие ноги. Беда!..
Около сопочки, заросшей дубняком, Валдай постучал веслом по тонкому борту оморочки. Из дупла старого дуба сразу вылетела птица в нарядном оперении и села на воду возле Валдая. Утка-мандаринка, самец — крылья у него золотисто-рыжих и красных тонов, на голове пурпурно-зеленый хохол и почти такого же цвета широкий хвост. Вслед за самцом из дупла вылетела утка, вся какая-то кругленькая, смирная, в сизовато-сером оперении; самочка смахивала на хлопотливую хозяйку, для которой главная радость в жизни не наряды, а гнездо и птенцы. Утки плавали возле оморочки кругами и о чем-то невнятно перешептывались да пересвистывались.
Валдай развязал узелок и бросил им горсточку овса. С давних пор мандаринки вместе выпаривают птенцов, птенцы сами выпрыгивают из высокого дупла пушистыми клубочками и бегут за родителями в ближнее озерко, там и растут до осени. Осенью молодь улетает с родителями в теплые края. А весной неразлучная парочка мандаринок снова возвращается к своему дуплу… Гомонят, кричат повсюду птицы, особенно надоедливые селезни кряквы, а мандаринок не слышно, они всегда летают и плавают вместе, всегда в дружбе и согласии — неважно, что самец разнаряжен щеголем, а уточка серенькая.