Весной, когда речка Улика разъедала лед, начинали зеленеть бугорки и солнце грело так ласково, что в избу не хотелось заходить, Люда вовсе отбивалась от школы. Бывало, идет утром на уроки и не заметит, как очутится на речке. Очарованная перелетом и пением птиц, просиживала до полудня на берегу, не сводя блестящих, мечтательных глаз с тихого течения воды.
Женихов Людмиле не надо было искать: вокруг нее всегда хороводились свои парни, навяливали дружбу и любовь командировочные. Ухаживали за ней молчуны с твердым характером, непьющие, некурящие, грамотные. Родители дали совет дочери: «Иди за Тимку Милешкина. Сундуков с шелком и бархатом он тебе не припасет, зато характером легкий и тебя, ветреную, поедом не заест. Придешь в полночь — не набросится с кулаками, проспишь до обеда — только порадуется. Не задушит Милешкин в тебе веселую душу, не оборвет перья-крылышки, чего еще надо для счастья? Но и сам будет вольным Тимка. Может век с тобой прожить, не вылазя за порог избы, а может и сразу после свадьбы укатить в неведомые края, откуда ты никакими крючками не выдернешь его».
Как предсказывали старики, так и вышло.
Вздрогнув, Людмила проснулась. Радио не бормотало, свет не горел, только дружно посапывали ребята. Значит, уже за полночь. Она зажгла керосиновую лампу, закрыла трубу печки, раздела детей, вялых и тяжелых, уложила их в постели и, бодрая от короткого сна, надела полушубок и вышла на улицу.
Ни огонька, ни звука в деревне. Месяц выпростался из хмари облаков и обливал желтоватым светом огороды и улицы. Шла Людмила к складу через свой огород по широкой, укатанной автомобилями дороге и равнодушно думала, что земли пропало добрых соток пять.
С каких-то пор навадились шоферы ездить к складу через огород, напрямую. Ругалась с шоферами Людмила, да что толку. Отшучивались, отсмеивались водители — что им слова женщины! Другое дело, если б мужчина поговорил с ними.
«Ему не надо, — на пути к складу думала Милешкина о муже, — ему до фени». Шла она караулить склад с пустыми руками, безо всякого оружия. Года два назад, в день назначения Людмилы сторожем, дали ей колхозный дробовик. Ребятишки с ружьем распорядились по-своему: вывинтили винты, повытаскивали пружины, из ствола смастерили дальнобойную брызгалку. И безоружной Людмила никого не боялась. Кому на нее нападать? В деревне все свои. И склад никогда не зорили, даже, говорят старики, в войну не грабили. Людмила не могла понять, зачем караулить амбар среди своих-то людей.
— Положен сторож, — сказал председатель колхоза, — ну и сторожи.
Людмила присела на ступеньку, выщербленную, как лодка, сапогами, мешками, бочками, ящиками. На замок и не взглянула. Спать не хотела. Грусть не покидала ее.
Приятно было Людмиле воспоминание о дружбе с Милешкиным, первый год замужества, проводы в армию… Она думала о своем муже так, словно давно потеряла его, остались одни воспоминания. Сейчас ей хотелось, чтоб Тимофей оказался рядом, не взвинченным и ершистым, а приветливым, ласковым, каким, впрочем, он никогда с Людмилой не бывал. Она могла до утра просидеть на ступеньке склада, спрятав руки в теплые рукава полушубка, и думать о прошлом.
Свинарка Матрена с утра пораньше явилась к Милешкиным. У Милешкиных пыль столбом! По кухне разбросаны доски и щепки. От ударов топора и молотка бренчали и подпрыгивали на столе тарелки. Людмила, натуго повязанная газовой косынкой, ползала на коленях по стружкам. Вокруг нее чертенятами вертелись взъерошенные ребятишки.
— Что такое мастерите? — с недовольством спросила гостья.
Милешкиным было не до Матрены. Они делали самокат на трех коньках-«снегурочках» — два конька сзади, один впереди. Работа подходила к концу — осталось закрепить руль, и можно испытывать самокат.
Не дождавшись приглашения пройти и сесть, гостья смахнула, опилки с табуретки, придвинула ее к порогу и чинно опустилась, подобрав под себя ноги, чтобы удальцы не огрели доской или топором. Сидела Матрена и осуждала про себя Милешкиных: «Вот у кого пташья жизнь — ни кола ни двора. Проснулся — полетел, что бог подаст, поклевал и целый день развлекайся детскими забавами…» Вслух сказала:
