Чудаки с Улики. Зимние птицы - страница 14

— Бери, бери моего! — кричали ему соседи. — Ты не смотри, что мой худой, зато жилистый!

Дед был неумолим, он по своему усмотрению выбирал в упряжку собак. Отобрал десять самых лучших, своего поставил вожаком. Ему помогали запрягать Акулина, старики и старушки. Отвергнутые псы громко, как бы с обидой, разлаялись, гоняясь друг за дружкой, словно показывали деду резвость. Собаки, запряженные в нарту, пританцовывали и скулили.

Дед Сукту велел Акулине подержать вожака, а сам долго копался в сенцах, вернулся с остолом — короткой толстой палкой из дуба, с железным наконечником, — привязал к нарте мешок с рыбой и вывел за калитку упряжку. Усадив на нарту Милешкиных, показал, как надо держаться, привязал санки сзади нарты и крикнул Акулине отпускать вожака.

И собаки понесли! Васильку чудилось, что нарта не касалась тонкими полозьями снежной дороги, она будто летела на невидимых крыльях. Собаки мчались в упряжке напористо и зло, а свободные бежали рядом, обгоняли нарту, но не смели заступить дорогу ездовым. Мало-помалу свободные выдохлись, отстали, а упряжка по-прежнему летела.

Василек не успел хорошенько насладиться быстрой ездой, как нарта взметнулась на крутой берег и заскользила укатанной улицей по деревне.

— Дорогу давай! — кричал прохожим Сукту. — Раздавим! Разорвем!

Прохожие испуганно шарахались к заборам от закурженных, злых псов и лихо кричащего каюра. Возле дома Милешкиных дед резко остановил собак. Сам, весь заснеженный и помолодевший, соскочив с нарты, шутливо спросил у ребят:

— Ну, как дела? Все живые, никого не потеряли?

Удальцы с трудом разжимали оцепеневшие руки и слезали с нарты.

— Это разве упряжка? Тьфу! — огорчался дед. — Посмотрели бы, арбята, какая у меня была раньше! Гром и молния!

Сукту отвязал от нарты салазки, положил на них мешок с тремя солеными кетинами и мороженой щукой. Выкурив папироску, дед развернул собак в обратную сторону, гикнул и умчался. Удальцы провожали глазами упряжку, расставаясь с необыкновенным днем — мгновением детства.

Козликов, житель городской, страстный охотник и рыбак, егерем стал по речке Улике с прошлого лета. Первые недели сиживал егерь на берегу, однако лодки не останавливал, что в рундуках везли сельские ребята, не проверял. И колхозники потеряли покой, им стало неудобно жить при новом егере: с виду добрый, напрашивается на дружеский разговор, а что на уме держит — не вникнешь, потому и не знаешь, как обороняться, если припутает с незаконным орудием лова. Увлеченный Людмилой Милешкиной, Козликов видел в деревенских жителях частицу того хорошего, что ему нравилось в Людмиле: ее приветливости, разговорчивости. Надо признаться, Козликов прощал ловлю рыбы сетями. Оправдывая себя, думал: «Рыбачат не на продажу, детей кормить». Но залетные городские лодки неутомимо преследовал, отвадил от Улики и Кура. И не на кого стало писать ему протоколы.

Начальству не верилось, что таежные люди не рыбачили и не охотились. Тут одно из двух: или егерь ленив, лишен острого глаза, чутья или умышленно потакает вредителям природы. Третьего быть не может. Начальство решительно требовало от Козликова протоколы и браконьерские трофеи. Поставило ему на вид слабую работу среди колхозников. Даже намекало на увольнение. Пришлось ему бы сматывать удочки и возвращаться в город, да выручили косули.

Косули нахлынули осенью на релки вблизи деревни несметными табунами. Валили на забереги речек, пускались вплавь, изрезаясь о лед, тонули, с тоской глазея на далекие сопки в кедраче. Павловцы радовались детской радостью: вернулось былое времечко! Лет тридцать или сорок назад, вспоминали старики, вот так же осенью ходовая косуля перла с Маньчжурских сопок. Тогда, бывало, охотник, не сходя с места, брал их из берданы десятками…

Ранними утрами и вечерними потемками Козликов разгуливал теперь по улицам деревни — принюхивался к морозному воздуху и среди всякого варева и жарева за версту чувствовал аромат козлятины. Вари козье мясо хоть за семью замками, за дубовыми дверями, под землей — все равно далеко разнесется запах мяса: аромат мелкотравья лесных опушек, молодых стручков сои, колосьев пшеницы и многих других злачных растений с лугов и полей.