— Провожай, провожай! — От нее нельзя было отделаться.
Домой мы возвращались вместе. Она оказалась смешной и симпатичной. С ней легко было разговаривать. Ее отец действительно уехал работать в Африку. Он врач. А матери у Наташки нет. Она умерла, когда Наташка была маленькой. И теперь они живут вдвоем с бабушкой, пенсионеркой.
Ну, тут я, чтобы поддержать разговор, сказал, что у меня тоже есть знакомая пенсионерка — тетя Оля.
— Пенсионерка! — повторила радостно Наташка и засмеялась.
Почему ей было смешно, я не понял. Не всегда ведь так сразу поймешь этих маленьких.
— Все пенсионерки смешные, — объяснила она. — В тот день, когда им разносят пенсию, они не выходят на улицу, боятся прозевать почтальона.
Правда она веселая. Она мне так понравилась, что я разменял еще один рубль из папиной десятки и угостил ее мороженым. Она его лизала медленно, чтобы растянуть удовольствие.
— Боря, — спросила Наташка (она все время поддерживала разговор), — а твой отец куда уехал в командировку? — Улыбнулась и добавила: — Тоже в Африку?
Шутница!
— Нет. В Сибирь. Он живет среди тофаларов.
— А кто такие тофалары? — спросила Наташка.
— Это маленькая народность в Сибири.
— Так это люди, — догадалась Наташка. — А я про них ничего не слышала. А что он там делает?
— Ищет метеорит в тайге. — Мне нравилась эта игра.
Она была неиссякаема на вопросы.
— А что такое метеорит? — спросила Наташка.
— Это небесное тело. Может быть, осколок далекой звезды.
— Осколок звезды! — восхищенно прошептала Наташка.
— Он летит к Земле со сверхзвуковой скоростью и так разогревается, что превращается в огненный шар.
— В огненный шар, — повторила она.
Все-таки я ее потряс.
Наташка подняла глаза к небу, надеясь увидеть в нем этот огненный шар, но увидела только солнце. Сощурилась, глаза у нее превратились в щелки, и она спросила:
— Как солнце?
— Нет, — ответил я. — Он маленький. Я вижу, вас надо учить еще да учить.
— Конечно, — согласилась Наташка. — Боря, а ты не знаешь, как спят африканские жирафы?
Ну и девица, что придумала! Я бы мог соврать ей или отшутиться, сказать: «Они спят, задрав кверху копыта», или: «Они спят на земле». Но я честно признался, что не знаю. И самое удивительное — мне самому понравилось то, что я сказал правду. Это было что-то новое во мне и подозрительное. Уж не заболел ли я?
В это время я заметил Сашку, стоящего возле нашего дома. В руках у него был мяч, он небрежно постукивал им об асфальт. Рядом, около стены, лежали наши портфели.
Я остановился и стал перевязывать шнурки в ботинках, а сам соображал, как отделаться от Наташки. Не хотелось бы, чтобы они сталкивались.
— Иди, — прошипел я, — тебе пора домой.
— Ничего, — успокоила меня Наташка, — я не спешу.
Тогда, все еще завязывая шнурки, я медленно повернулся к Сашке спиной, чтобы уйти.
Я даже прополз несколько шагов на четвереньках, и так, может быть, я бы полз через весь двор, но неожиданно передо мной выросла стена в виде Сашки.
— Ну что? — спросил я беззаботным тоном, делая вид, что Наташка вроде бы не со мной. — Зайдем ко мне?
Собственно, если бы он ответил мне сразу, ничего и не произошло бы, но он так долго обсасывал свой леденец, как будто это было самое важное занятие в мире. Он сосал леденец и презирал меня. Щеки у него были пунцово-малиновые, и поэтому особенно контрастно выделялся синяк под глазом, который кто-то ему поставил во время игры.
И вот тут-то нетерпеливая Наташка вполне дружески ворвалась в нашу беседу.
— Какой у вас синяк! — сказала она и заботливо добавила: — Вам надо к врачу.
Сашка ей ничего не ответил и стал кричать, что они продули игру из-за меня, потому что я поставил в ворота размазню, что я совсем в последнее время ошалел, что ему противно со мной разговаривать, что я предатель.
— Так вы проиграли, — разочарованно сказала Наташка.
Сашка секунду помолчал и, не поворачиваясь к ней, не вытаскивая изо рта леденца, едва разжимая губы, процедил:
— А ну валяй отсюда, шмокодавка!
Наташка посмотрела на меня, ждала, видно, что я за нее заступлюсь.
А я сказал:
— Иди, иди! Тебе пора.
Она повернулась и пошла, медленно так пошла, — может, думала, что я все же ее окликну.
