Все было совсем не так, как в фильмах и книжках, где парни теряли контроль в порыве страсти. Он никогда не просил меня молчать, не умолял хранить его секрет.
Никак не могу решить: это было бы страшнее или нет?
Дело в том, что я его не боялась. Это глупо? Не думаю, что Майк когда-нибудь нанес бы мне серьезную травму. Для этого он слишком осторожен.
Он так осторожен, так систематичен: значит ли это, что он планировал оставить синяк в воскресенье? Конечно, он не мог быть абсолютно уверен, насколько сильно бить; это зависит от меня, от того, как легко я зарабатываю синяки (очень легко, как нежное яблоко), от того, сколько железа я приняла за последние несколько дней, от того, сколько я выпила воды.
Он не все может контролировать.
Может, другая девушка ударила бы его в ответ. Может, другая девушка рассказала бы обо всем сразу — после первого удара, в день, когда он подвернул лодыжку. Может, другая девушка рассказала бы еще раньше, распознала бы в толчках, тычках, хватании тревожные звонки, не стала бы отмахиваться от них как от проявлений страсти. Та девушка не полюбила бы Майка. А если бы полюбила, то разлюбила бы гораздо раньше. Но эта девушка — я — терпела месяцами.
Говорят, что кто-то планирует устроить демонстрацию перед забегом в воскресенье, требовать исключения Майка. Он может потерять все шансы на стипендию. Возможно, его никогда больше не допустят до соревнований.
Я на это надеялась, когда в понедельник пришла к директору Скотт?
Может, стоило подождать, пока закончится сезон, пока выберут стипендиатов.
В конце концов, я столько терпела. Почему нельзя было потерпеть еще немножко?
Но я ни о чем таком не думала, когда заходила в кабинет директора Скотт.
Я думала только об одном: чтобы это закончилось.
Я прохожу мимо столика, за которым тусуются популярные ребята. Я смотрю только на машину Хайрама в дальнем конце парковки, думаю, какое облегчение ждет меня там.
Я не курила нигде, кроме его машины. Может показаться, что он наслаждается своей властью — контролирует мой доступ. Но на самом деле свой доступ контролирую я сама. Уверена, Хайрам даст мне все, что я попрошу. Но я решила не просить.
Я иду как можно быстрее, но стараюсь не переходить на бег. Если побегу, привлеку внимание, а мне нужно смешаться с толпой, чтобы никто не заметил, куда я направляюсь. Чувствую себя ребенком, который играет в догонялки: меня вот-вот поймают, надо скорее успеть спрятаться там, где меня не достать.
Я смотрю вниз. На ногах новые кроссовки; я заказала их в понедельник, доплатив за срочную доставку, хотя папа назвал бы это пустой тратой денег.
Но мне нужна была новая обувь, и когда оказалось, что кроссовки велики, все равно надела их. Старые я уже выкинула.
Я чувствую спиной его взгляд. Нет, это глупости. Нельзя почувствовать взгляд. Так говорят только в романах и плохих фильмах. И все равно я знаю, он здесь, где-то позади. Я поднимаю взгляд на парковку и замечаю, как Хайрам выходит из машины. Не помню, когда в последний раз видела его не в машине, и он кажется мне меньше, чем я помнила. Сантиметров на десять выше меня.
Вокруг толпа, но я с ней не смешиваюсь. Я в середине. Я перехожу на бег. Все равно все на меня смотрят, так какая разница?
Впереди Хайрам открывает рот, но ничего не говорит. А может, я слишком далеко, чтобы услышать. Вместо этого раздается другой голос — сзади. Я слышу, как кто-то ускоряется, чтобы догнать меня: его длинные ноги, широкий шаг, быстрая походка. Я больше не бегу.
Мне все равно его не обогнать.
Нет смысла пытаться.
ИЗМОТАННАЯ ДЕВУШКА
ДЕВУШКА С БУЛИМИЕЙ
ПОПУЛЯРНАЯ ДЕВУШКА
ЕГО ДЕВУШКА
— Майя, — говорит он. Он не повышает голоса. Он знает, что я его слышу.
Я оборачиваюсь.
