И если «Книга имен», как уже было отмечено, ведет свою родословную от романа о докторе Рейсе и предвосхищает «Перебои в смерти», то «Каин» явно подхватывает и развивает тему, впервые прозвучавшую (да что там — прогремевшую!) двадцатью годами раньше — в «Евангелии от Иисуса». В центре повествования вновь оказывается взаимозависимое противостояние человека и бога. Только на этот раз объектом авторского внимания и критического переосмысления становится уже не Новый, но Ветхий завет. В поисках истины писатель возвращается к истокам — к моменту сотворения мира.
Тему обеих книг — и «Евангелия», и «Каина» — весьма условно можно определить как богоборчество. Условно, потому что богоборчество Жозе Сарамаго имеет мало общего как с воинствующим атеизмом представителей левых движений (хотя большую часть жизни писатель и был членом компартии Португалии), так и с показным стремлением иных артистических натур к свободе самовыражения, проявляющемся, как правило, в ниспровержении святынь и осквернении авторитетов. Его невозможно представить ни в опьяненной вседозволенностью толпе, стягивающей крест с колокольни, ни среди тех, кто разрушает храм в собственной душе. Не присущи ему ни хулиганские наклонности Маяковского, грозившего «божику» ножиком, ни нарочито пасторальное озорство Есенина, предлагавшего господу отелиться.
Атеизм Сарамаго (а он именно атеист — тут неясностей быть не должно) носит скорей метафизический (никуда не уйти нам от этого слова), чем политический или же эстетический характер. Это сложная нравственно-философская концепция, автор которой не отрицает бытие божье (еще в романе об Иисусе он подчеркивал, что его евангелие никогда не ставило себе «недостойную цель опровергнуть уже написанные ранее и другими, заявить, будто не было того, что было, и наоборот»), однако общаться с вседержителем согласен только на равных. Позиция Сарамаго — это трезвый и, если угодно, практичный взгляд человека, привыкшего ничего не принимать на веру, пока не увидит это собственными глазами или не пощупает руками. Абсолютного добра не бывает, абсолютного зла — тоже. Ну, так давайте разберемся, из чего же этот бог, о котором так много говорят, состоит, чего в нем больше.
В одной из ключевых сцен «Евангелия от Иисуса», когда всевышний, дьявол и Иисус оказываются на лодке посреди озера, из тумана до них доносятся голоса, которые явственно дают понять, что боги — суть плоды поэтического воображения, порождения человеческой фантазии. Этот момент может служить ключом к пониманию прикладной теософии Сарамаго. Не бог создал мир, но мир придумал бога, породив для этой цели человека. Идея, мягко говоря, не нова, однако писателю удается придать ей новое — вдохновенное — звучание.
И здесь уместно будет слово, которое приблизит нас к пониманию главного творческого принципа автора. Слово это — гуманизм. Потому что наряду с окрыляющим воображением и ободряющей иронией книги Сарамаго пронизаны живым состраданием — тут шведские академики абсолютно правы. И потому гибнет на кресте Иисус, пытаясь обмануть своего небесного отца и спасти человечество от мук, что сулит ему порожденная им религия. И потому раздает себя всю, без остатка окружающим жена доктора, волею случая оставшись единственной зрячей в мире слепцов. И потому идет на верную гибель брат горничной — подруги доктора Рейса, когда его корабль — португальский броненосец «Потемкин» — бросает вызов вооруженной до зубов армаде, оставшейся верной салазаровскому режиму.
Но это все — другие, прежние романы Сарамаго. А где же гуманизм и человеколюбие в «Каине», романе, который начинается с убийства, а заканчивается и вовсе геноцидом, когда ради того, чтобы расстроить планы всевышнего, герой намерен принести в жертву уже не себя, но… все остальное человечество. Возможно ли более страшное, более мизантропическое решение? Впрочем, не будем забегать вперед — обо всем по порядку.
Начнем с того, что Каин, в отличие от героя «Евангелия» — вовсе не прекраснодушный альтруист, наивный мессия, готовый служить проводником чужой воли, лишь бы это послужило в итоге всеобщему благу или хотя бы никому не навредило. Нет, это гордый, самолюбивый, и совсем не добрый индивидуалист, готовый ради того, чтоб настоять на своем, буквально на что угодно. С другой стороны, Каин Сарамаго — не ветхозаветный злодей, носитель одной строго определенной функции завистника и братоубийцы, но одинокий бунтарь, поэт и романтик, искатель истины и борец за свободу. В нем без труда обнаруживаются черты, роднящие его и с Прометеем, и с Че Геварой, с Минотавром из пьесы «Цари» Хулио Кортасара и с горьковским Данко, с Сиддхартхой Германа Гессе и даже с вольтеровским Кандидом. Хотя его, в отличие от последнего, не так-то просто одурачить.
