— Джим там?
Они очутились у входа в лабиринт. С помоста позади них разносились крики мистера Мрака:
— Свет! Ступайте домой! Представление окончено! Все!
— Там ли Джим? — переспросил Вилл. — Да. Да, он там.
Джим стоял все так же недвижимо в Музее восковых фигур.
— Джим! — разнесся голос по лабиринту.
Джим зашевелился. Джим моргнул. Дверь запасного выхода была открыта. Джим ощупью двинулся к ней.
— Я иду за тобой, Джим!
— Не надо, папа!
Вилл задержал отца у первого поворота лабиринта; боль в левой руке Чарлза Хэлоуэя, вспыхнув с новой силой, ринулась по нервам вверх, чтобы взорваться шаровой молнией около сердца.
— Пап, не входи! — Вилл схватил его здоровую руку.
Помост за их спиной опустел, мистер Мрак побежал… куда? Куда-то. А тьма наступала, и огни продолжали гаснуть, один за другим, один за другим, и ночь засасывала свет, сгущаясь, посвистывая и ухмыляясь, и публику сдуло с центральной дорожки, словно листву с огромного дерева, и отец Вилла стоял лицом к лицу с зеркальным прибоем, стеклянными волнами, шеренгами ужасов, которые — он знал это — ждали, когда он нырнет, когда пойдет сквозь строй, чтобы выдержать бой с грозящим его личности иссушением, полным уничтожением. Он повидал достаточно, чтобы знать. С закрытыми глазами — пропадешь. С открытыми познаешь предельное отчаяние, страдания лягут на тебя таким тяжким грузом, что, пожалуй, не достанет сил обогнуть двенадцатый поворот. Но Чарлз Хэлоуэй освободил свою руку от хватки Вилла.
— Джим там. Джим, подожди! Я иду!
И Чарлз Хэлоуэй шагнул вперед.
Впереди, за сгустками глубоких теней, открывались шлюзы серебристого света, отполированные, протертые, омытые изображениями их самих и других, чьи души, проходя между зеркалами, скоблили стекло своими муками, скребли холодный лед своим нарциссизмом или орошали углы и грани своими страхами.
— Джим!
Он побежал. Вилл побежал. Они остановились.
Потому что огни внутри лабиринта гасли, тускнели один за другим, меняя цвет — сейчас синий, а теперь сиреневый, каким переливаются круги вокруг летней луны, а теперь и вовсе слабое мерцание тысяч старинных свечей на ветру.
И между Чарлзом Хэлоуэем и попавшим в беду Джимом стояла миллионная армия стариков с искривленным ртом, морозной шевелюрой, белой щетиной на лице.
«Они!.. — подумал он. — Все они — это я!»
«Пана! — подумал Вилл, стоя за его спиной. — Не бойся. Это всего лишь ты. Все они — мой отец!»
Но ему не нравилось, как они выглядят. Такие старые, старые-престарые, и чем дальше там впереди, тем еще старше, и они бурно жестикулировали, когда отец вскинул руки, защищаясь от этих образов, от безумного повторения искаженных ликов.
«Папа! — подумал Вилл. — Это ты!»
Но и еще, да, еще что-то…
И тут погасли последние огни.
И оба они застыли на месте в немом безмолвии, скованные страхом.
Чья-то рука копошилась во тьме, точно крот.
Рука Вилла.
Она исследовала его карманы, что-то доставала, отвергала и продолжала рыться. Потому что, невзирая на полный мрак, Вилл знал: эти миллионы стариков, сплотившись, наступая, бросившись вперед, способны одним своим бытием нанести папе страшный удар! В этой глухой ночи достаточно позволить им на несколько секунд завладеть вашими мыслями, и они могут сотворить с папой невесть что! Если Вилл не поспешит, эти легионы из Будущего, все эти тревожные знаки грядущего, такие жесткие, злые и такие достоверные, что никуда не денешься: так папа будет выглядеть завтра, так послезавтра, так послепослезавтра — это стадо предстоящих лет способно затоптать папу!
Живей!
У кого больше карманов, чем у фокусника?
У мальчика.
У кого в карманах больше всякой всячины, чем у фокусника?
У мальчика.
Вилл извлек из кармана коробок спичек!
— Слава богу, папа, нашел!
Он чиркнул спичкой.
Так и есть — они совсем близко!
Они и впрямь бросились в атаку. Но теперь, остановленные светом, как и папа с удивлением, разинув рот, воззрились на свои стариковские ужимки и одеяния. «Стой!» — воскликнула спичка. И отряды слева, взводы справа напрягли свои мышцы в судорожной стойке и, сверкая злобными глазами, нетерпеливо ждали, когда спичка погаснет. После чего, используя возможность для нового броска, они нанесут удар этому старому, очень старому, страшно старому человеку, мигом задушат его руками рока.
