НАТУРА: УЛИЦА – ДЕНЬ
Дрожащей рукой Винс подносит горящую спичку к сигарете. Глубоко затягивается… и его скручивает ПРИСТУП КАШЛЯ.
Проходящая мимо СТАРАЯ ДАМА не знает: то ли помочь человеку, то ли обойти от греха.
Нет, не беспокойтесь, солнце мое, я в порядке. Я просто придурок.
Кстати, это и для вашего сведения. Я – придурок по жизни.
Но очень настырный придурок. Отважно выкуриваю вторую, третью, четвертую и пятую. По-прежнему такое ощущение, будто слюнявишь палочку бенгальского огня. Но я их укротил, и это неплохо, потому что на четвертой и пятой я уже трясусь в электричке восточного направления, в единственном вагоне для курящих: обтираюсь локтями с бывалыми курильщиками – они хрипят, лица желтые.
Шестая сигарета: выхожу из электрички.
Седьмая: иду по городку.
Гм. По-моему, денек задался. По крайней мере, судя по погоде. Солнце. Тепло. Туман не очень чтобы. Ветер с соленым привкусом моря.
В двенадцать пятьдесят три подхожу к пабу «Баронский Герб». Помню, помню такой. Мы как-то сюда заскакивали. Я тогда заказал пинту пива «Старый Бездельник», а она – джин с тоником. Мы с ней порой любили выпить.
Останавливаюсь и думаю: а не глотнуть ли пивка? Нет, не то.
Ага, знакомые ступеньки, за ними дорожка через поле.
На восьмой сигарете пересекаю поле. Запах дыма перемешивается с пряным ароматом лета и соленым ветром. Иду дальше.
Быстрее. Точно. Я помню. Конечно. Теперь я знаю, куда иду. И вот оно разворачивается: огромное.
Море.
Ну вот. Стою на краю. Прямо на краю.
Давненько закралась ко мне эта мысль – лет эдак двенадцать с гаком тому назад: если я пойму, что жизнь моя дает прощальный гудок, во мне поселилась смертельная болезнь, ну, не будем называть имен, лишь бы такая, чтобы верный каюк, ну, например, рак или еще что, – тогда бы, потрясенный этой новостью, я бы перво-наперво подумал…
Отлично. Снова можно курить.
Только вдумайтесь.
Девятая сигарета. Уф. Сигарета не радует. Смейся, Винс, смейся. Вдыхай дым, вдыхай. И в воду.
И мне не стыдно. И не страшно. Мне ничего.
В воду. В воду. Шлеп-шлеп. Ого – триста футов.
И еще я думал: уж если ты решил утопиться с головой, надо напоследок себя порадовать. Почему бы нет?
Нырнуть на триста футов! Уух! Вот это будет да! Ребята в Блэкпуле с их американскими горками и близко не стоят.
Так, прощальная сигарета, и пускай на вкус дерьмо. Десятая. Если бы пачка была на десять штук, была бы последняя. В следующий раз надо учесть. Стоп, ты что – шутишь? Вот сейчас? М-да, Винс, ты знаешь о себе меньше, чем кажется.
И вдруг, из ниоткуда, – мысль.
А что, если?…
…если я нырну и действительно возрадуюсь? Оказавшись между небом и землей, вернее, между небом и дном: уже не там, где чаек гнезда, но еще и не там, где ползают по дну пустотелые усоногие раки, странная мысль вдруг пронзит меня: «Как хорошо! А можно еще раз? Можно еще прокатиться?». Вдруг получится так прекрасно, что я снова почувствую вкус к жизни? Что, если так? И что тогда? Будет слишком поздно. И последняя мысль мелькнет в моей черепушке, прежде чем ее расколют усоногие раки: «О, нет».
Гм.
Я попятился.
Я все-таки пошел в паб «Баронский Герб» и заказал пинту пива.
И вы не представляете, как хороша, как сладостна была моя одиннадцатая сигарета, и радость жизни устаканилась во мне, и в голове какое-то приятное гудение, кружение. И покалывание в кончиках пальцев. Славно, так славно.
И я подумал: ох ты черт. Я опять курильщик, и даже не собираюсь помирать.
ПАВИЛЬОН: В ВАГОНЕ ПОЕЗДА – ДЕНЬ
Винс в вагоне. Поезд трогается.
ПЕРЕБИВКА
НАТУРА: ВОЗЛЕ ДОМА ПРЕСТАРЕЛЫХ – ДЕНЬ
Винс подходит к дому престарелых. В руке – цветы.
ПАВИЛЬОН: В КОМНАТЕ ДОМА ПРЕСТАРЕЛЫХ – ДЕНЬ
Винс сидит у постели отца ГАРОЛЬДА СМИТА. Похоже, старик умирает.
Все-таки я поехал навестить отца.
Он жил, если это слово вообще уместно, в доме престарелых «Белые Башни».
С прискорбием должен признать, что Гарольд Смит был живым лишь относительно.
Сам он вроде этого не понимал. Но с другой стороны, вообще не разберешь, что он понимал. Отец уже некоторое время болел и почти все время лежал в кровати, глядя на… что? Потолок. Стену. Телевизор. Сиделку. Ходунки «Циммер», с помощью которых он иногда передвигался по комнате – медленно, медленно. Он поглядел на обед. На кучу вещей. Но вряд ли он их различал. Хотя на еду, наверное, реагировал. Особенно на чипсы. Он, Гарольд Смит, всегда чипсы любил.
