Дик выпрямился. В руке у него медленно извивался здоровый рак.
— Слопаешь, — сказал он после паузы. — Сними штаны и просуши их, а то получишь горячку.
Метчем испуганно глянул на Дика и поплелся к костерку, разведенному неподалеку в яме под большим деревом. Дик опять наклонился, посветил веткой в темную воду. Садился холодный туман, лошадь два раза брякнула железом, наклонила морду, стала шумно пить.
— Эти болотные собаки, — сказал Метчем, подкидывая ветку в костерок, — ограбили проповедника, святого человека, забрали деньги на храм… и отобрали у него сапоги… — Метчем поежился. — Как они не боятся?! Мальчик, говорят, раки не чувствуют, когда их пекут… и рыбы тоже…
Дик только что вытащил из-под коряги большого рака.
— Даже улиткам больно, когда их хватают раки. А ты когда-нибудь видел, как жгут людей?
— Нет.
— И я не видел. А мой дядя видел… И Хаксли-лучник… Раньше часто жгли, — Дик бросил ветку в воду и пошел к костру. У костра он отстегнул наколенники, сел на хворост, принялся стягивать сапоги. — Я же сказал тебе, сними штаны.
— Обсохнут.
— Если сесть задницей в угли, — захохотал Дик. Он снял сапоги и теперь стягивал с себя прошитые железными пластинами кожаные штаны.
В глазах Метчема метнулся ужас. Он сел к Дику спиной.
— Сколько тебе лет?
— Четырнадцать.
— Я думал — восемь. Все-таки ты какой-то недоделанный. А может, у тебя блохи?
— Почему?
— У нас в монастыре был один такой… Он расчесывался, а после стеснялся… И мочился во сне… А еще…
— Правда ты умеешь читать?
— Правда. — Дик заважничал и забыл про монаха. — Но я быстро устаю. А вот дядя…
— Что дядя?
— Оставь моего дядю в покое. Он храбрый рыцарь…
— А я его не трогаю.
— Трогаешь. Я попрошу, и он найдет тебе жену с эту елку… Интересно, как у вас все получится, — Дик захихикал. — Будешь есть? — И, продолжая хихикать, он выбросил из золы рака и стал катать по земле.
— Я слышал, солдаты болтали… — начал Метчем и замолчал.
— Про что?
— Про тебя, конечно.
— Они трусливые гуси, а не солдаты. Я один проткну таких пятерых.
— Во-во! Они и говорили. — Метчем тоже выкатил палочкой рака и катал по земле.
— Что говорили?
— Ничего.
— Нет, ты скажешь, если начал.
— Они говорили, что когда ты узнал, что твой любимый дядюшка опять перекрасился, то стал рыдать, петь псалмы, посыпал голову пеплом и чуть не проткнул какого-то беднягу, который… А еще они говорили… что ты головой сбил не то вышку, не то башню… потому что твоя голова…
Дик медленно встал, из-под прошитой железом куртки торчали голые ноги, и принялся выдирать ремень из развешенных для просушки штанов.
— Нет, — сказал Метчем.
— Да, — сказал Дик.
— Ты, конечно, не посмеешь, — сказал Метчем, вставая.
— Еще как посмею, — сказал Дик.
Их разделял костер.
— Добрый мальчик, — торжественно сказал Метчем, — я буду вынужден кричать, и сюда придут болотные псы.
Дик, не говоря ни слова, с ремнем в руке пошел вокруг костра к Метчему. Метчем перебежал на другую сторону.
— Прости меня, добрый мальчик, — торопливо заговорил он, — ведь так говорили они… и ты должен наказать их, а не меня… Разве я виноват, что твой дядя ложится спать Йорком, а просыпается Ланкастером!
Дик наколол голую ногу, выругался, сел и стал выдирать колючку из пятки.
— Как хорошо быть таким слабым недоноском, как ты, — сказал он угрюмо. — Ты можешь говорить любые гадости, и тебя нельзя вздуть, потому что ты слабый и жалкий, как калека или горбун.
Оба молчали. Лошадь опять звякнула железом и затихла.
— Ложись спать, недоносок. Я жалею, что встретил тебя, вот и все.
Метчем свернулся на хворосте у костра. Дик выдернул наконец колючку, потопал ногой о землю, отошел от костра и стал молиться.
— Ричард, — тихо позвал Метчем, — можно я положу твои штаны под голову?
— Положи.
Метчем завертелся, вытаскивая из-под себя толстые сучья.
— Я лучше подложу седло, — объявил он, — а штанами укроюсь.
Когда Дик, помолившись, вернулся к костру, Метчем сидел, поджав под себя ноги, и таращился в огонь.
— Спи сам на этих сучьях, — забормотал он, — я лучше буду сторожить.
Дик захватил большими пальцами шишку и бросил в костер.
— Воин должен спать на земле.
