— До меня тоже, пап, — кивал он. — Но это работает.
Все это время от Ребекки не было никаких новостей — ее никто не видел ни в клубах, ни на улицах, она не звонила, в общем, ни слуху ни духу о ней не было. Как будто у нее имелся какой-то радар, предупреждавший ее, когда Джеси поблизости, и она исчезала. «Ты никогда меня больше не увидишь», — обещала она ему и слово свое держала.
Как-то ночью я проснулся без всякой на то причины.
Моя жена спала рядом, на лице ее было такое выражение, будто она решала какую-то сложную математическую задачу. Спать мне совсем не хотелось, но почему-то я чувствовал себя неспокойно. Я взглянул в окно. Вокруг луны вился туманный ореол. Накинув халат, я спустился по ступеням на первый этаж. На диване лежала пустая коробочка из-под компакт-диска. Джеси, должно быть, вернулся домой поздно и смотрел кино, когда мы уже легли спать. Я пошел к телевизору посмотреть, что это был за фильм, и в этот момент у меня возникло какое-то нехорошее предчувствие, словно я переходил границу запретной зоны. Мне подумалось, что я могу обнаружить что-то такое, что мне совсем не понравится. Какую-нибудь мерзкую жесткую порнографию, что-нибудь, что укрепило бы меня в необходимости использовать более действенные методы воспитания сына.
Но порочность, досада, чувство надзирательского нетерпения, уж не знаю, что там еще, пересилили мою осмотрительность, и я вынул диск из видеоплеера. И что же это было? Совсем не то, что я ожидал увидеть. Джеси, оказывается, смотрел тот самый гонконгский фильм, «Чунгкингский экспресс», который мы с ним ставили несколько месяцев назад. Те кадры, где худенькая азиатская девчушка одна танцует в квартире незнакомца. Какая песня слышалась за кадром? Ах да, «Калифорнийская мечта» — заводной хит «Мам и Пап», звучавший так свежо и круто, как он никогда не звучал в 1960-е[39].
Я ощутил странную настороженность, как будто кто-то дернул меня за рукав, как будто я смотрел на что-то, но никак не мог понять, что это такое. Как бесценные марки в фильме Хичкока «39 ступеней». Что же это было?
Прислушавшись, я расслышал слабое пощелкивание, но где в доме находился источник звука, определить не смог. Я поднялся по лестнице — звук стал громче. На третьем этаже я уже хотел постучать в дверь комнаты Джеси (без стука посреди ночи, по-моему, не принято входить в комнату молодого человека), когда увидел сына в щель — дверь была приоткрыта.
— Джеси, — шепотом позвал я.
Он не ответил. Комната была залита зеленым светом, Джеси сидел за компьютером спиной ко мне. Из наушников у него на голове доносились звуки наподобие писка насекомых. Сын что-то писал. Я чувствовал, что вторгаюсь в личную жизнь — клик-клик, клик, клик-клик, — но очень уж она казалась одинокой: в четыре часа утра Джеси о чем-то писал какому-то парню, живущему за тысячи миль от нашего города. О чем он ему рассказывал? О рэпе, сексе, самоубийстве? И снова я представил себе, как Джеси стоит у глухой стены из скрепленных цементным раствором кирпичей, он не может на нее взобраться (там нет никакой опоры), не может сквозь нее пробиться (она очень прочная), он может ждать там вечность, чтобы что-то увидеть вверху — облако, лицо, сброшенный сверху канат.
И тут меня осенила внезапная мысль: девчушка удивительной красоты в том фильме, что смотрел Джеси — «Чунгкингский экспресс», напоминала ему Ребекку, и когда сын смотрел картину, ему снова хотелось быть с ней вместе.
Я спустился к себе в спальню, лег и уснул. Во сне я видел одну и ту же картину: мальчишку, стоящего перед глухой стеной.
На следующий день я раза три звал Джеси снизу, но он не просыпался. Тогда я поднялся к сыну наверх и легонько похлопал его по плечу. Он спал беспробудным сном. Ему понадобилось еще минут двадцать, чтобы спуститься вниз. В косых лучах восходящего солнца с деревьев опадала листва. Впечатление было немного нереальным, как будто дом стоял на морском дне. Пара кроссовок свешивалась на шнурках с линии электропередач (что за шутка глупая). Дальше по улице на проводах тоже висели кроссовки. Мимо по сметенным в кучки листьям на велосипеде проехал парнишка в красной футболке с короткими рукавами. Джеси, казалось, ни до чего не было дела.
