Он рулил, рычагами дёргал. А я иней с лобового стекла соскребал, иначе впереди ничего не видно. Два раза чуть в аварию не попали, еле доехали.
Возле этой станции обслуживания «Запорожцев» стояло полно машин. На обледенелом косогоре. Мимо самосвалы грохочут куда‑то на стройку. Едва нашли местечко, приткнулись.
Володя запер машину, заковылял со своей палочкой по скользкому косогору. Я его подстраховывал.
Вошли в помещение со стойкой и окошками, где ремонт оформляют, а там тьма народа. Кто без руки, кто без ноги. Хромые. Есть и вовсе без ног — на тележках с подшипниками. Очереди. Шум.
Мы минут сорок простояли, пока до окошка доползли. Чего я только там не наслышался: и как инвалидов войны оскорбляют, и как они с кассиршей лаются за то, что обсчитывает, сдачи не даёт. Уже пожалел, что поехал, а Володя говорит:
— Спасибо, что ты со мной. Не уходи. Каждый раз, как приходится сюда обращаться, часть жизни теряю. В Афганистане было легче.
Со скандалом добился он, чтоб согласились починить печку и эту самую полуось. Снова вышли на улицу, сели в машину, въехали на ней в цех.
Там мастера расхаживают. В комбинезонах. Важные.
— Ждите, — говорят. — Ждите.
И через каждое слово — мат.
Прождали до вечера. Не потому что очередь, а просто они первыми чинят машины тех, кто им на лапу сунет. Вот и все.
Одного я особенно возненавидел. Здоровый, в шапочке с длинным козырьком, в американском комбинезоне со множеством кармашков. Ему туда, в эти кармашки, и совали деньги несчастные инвалиды.
В конце концов к нему и попала Володина машина. Повозился он с печкой, потом поднял машину на стенде, стал возиться под ней, снял колесо.
— Да, — говорит, — надо менять полуось. Только нет запчастей на складе… Вечная проблема с запчастями.
И смотрит на Володю.
— Не может быть, — отвечает тот. — Мне сказали — починят. Выписали.
— Ничего не знаю. Полуосей нет. — И опять на Володю смотрит. — Есть у меня одна. Собственная. В крайнем случае могу уступить…
— Сколько? — спросил Володя.
— Четвертак.
Володя сразу полез в карман куртки, вынул бумажник, отдал ему двадцать пять рублей. И тот пошёл за полуосью.
Я говорю:
— Что ты делаешь? Неужели не понял, что тебя обманули?
— А куда податься? — отвечает Володя. — Все так построено.
Тут я сорвался с места, побежал в ту сторону, куда ушёл этот бугай. Там лесенка в подвал. Внизу зарешеченное помещение склада с окошком. Как раз кладовщик с полки снимает эту полуось. Там их до черта навалено. Новеньких, в промасленных бумажках. Бугай обернулся, увидел меня, сощурился злобно.
— Посторонним находиться не положено, — говорит.
— А положено инвалида, который на афганскую пенсию живёт, обманывать? — У меня даже губы затряслись.
Вскоре он вышел вслед за мной, молча вернул Володе двадцатипятирублёвку. Заменил полуось. Поставил колесо. Спустил машину со стенда.
И мы наконец выехали из цеха и с этой проклятой станции.
Было уже темно. Метель метёт. Володя печку включил. Работает. Стекло не надо скоблить. Тепло.
Володя хотел меня домой завезти. И, кстати, с тобой познакомиться. Ужасно я был горд, что ему четвертак сэкономил.
Едем. О Гималаях разговариваем. А встречные машины нам почему‑то гудят, светом мигают. Какой‑то стук послышался.
Володя подъехал к тротуару. Вылез из «Запорожца», глянул и ахнул.
— Колесо, — говорит, — отваливается! Ещё секунда — и мы бы с тобой погибли…
Я тоже вышел. Обогнул машину. Смотрю, колесо криво стоит, еле держится.
Оказалось, эта сволочь, бугай, колесо поставил, а ни одного болта не завинтил. Решил отомстить.
Приподнял Володя машину домкратом, стал в метели с колесом возиться.
А у меня вдруг сердце заболело. Ни с того ни с сего. Помнишь тот вечер, когда я приехал и ты мне ладонью снимал боль? Тут уж не до Володи было.
Вот тебе и рабочий класс.
…Просто так позвонил. От нетерпения. Ещё месяца не прошло. А мне говорят: «Приезжайте. Ваш вопрос решён положительно».
Положительно!
Я немедленно поехал в ОВИР. Если б ты видел, какая там очередь! Дождался. Принял меня начальник. Говорит:
— Подумайте ещё раз. Лишаетесь советского гражданства. Вернуться очень трудно. Почти невозможно.
