Допустим поэтому, например, что американцы находятся между собой в сотой степени родства; а с другими белыми — в двухсотой степени. По отношению же к неграм американцы, допустим, находятся в тысячной степени родства. Из этих совершенно фантастических цифр можно однако сделать кое-какой вывод.
Людям, в данном случае «американкам», у которых ясно говорит расовый антагонизм, инстинкт как бы шепчет в уши, чтобы не сказать в сердце, следующую заповедь:
— Ты не выйдешь замуж за одного из своих ближайших родственников; но ты не возьмешь себе в супруги также слишком далекого родственника, каковыми приходятся тебе желтые, коричневые, красные и черные.
Я позволяю себе надеяться, что вышеизложенным (утомительным и скучным) рассуждением я все же показал: расовый антагонизм может иметь под собой глубочайшей целесообразности корень. Может быть (в данное время), прав не вдохновенный моралист, который, потрясая взволнованную аудиторию, вопит с кафедры о том, как низко и недостойно испытывать какой бы то ни было расовый антагонизм по отношению к нашим братьям неграм и китайцам. Быть может, права та маленькая мисс в огромных роговых очках, которая с блестящими глазами выслушав вдохновенную речь оратора и энергичными рукоплесканиями выразив ему свое полнейшее сочувствие, тем не менее порывает всякие матримониальные заигрывания со своим обожателем, заметив легкую примесь цветной крови под его кожей.
При этом отнюдь не колеблется принцип, что негры и китайцы — наши братья по человечеству. Но разве непременно за всех братьев надо выходить замуж? Негров и китайцев можно и должно любить, но из этого еще не следует, что в них необходимо влюбляться. Влюбляться белой девушке надо в белых мужчин, ибо этим она не только удовлетворит крик своего сердца, но еще даст миру хорошее потомство, а не неких евразиатов, которые, по мнению многих наблюдавших этого рода явление, суть социальная опасность (в настоящую эпоху).
О будущем, разумеется, я не говорю. Весьма возможно, например, что найдутся промежуточные расы, с которыми безопасно могут скрещиваться, скажем, белые с одной стороны, и негры с другой. Такие промежуточные расы могут перебросить мост через опасности метисизма. Когда это будет, тогда, очевидно, наступит тот поворотный момент, когда инерция древнего инстинкта, бывшего правильным и верным в течение тысячелетий, станет уже неправильной, неверной и попросту вредной. Тогда, очевидно, с этим инстинктом придется бороться и, сильно крутя колесо политического и бытового штурвала, ввести в жизнь новую силу, действующую в ином, не прежнем, направлении.
* * *
Поговорив о расовом антагонизме вообще, можно с некоторой надеждой быть если не понятым, то выслушанным, заговорить о частном виде расового антагонизма — о расовом антисемитизме.
Все, что мы признали (или не признали) верным для расового антагонизма, все можно приложить и к расовому антисемитизму.
Правда, евреи, как семиты, принадлежат к белой расе. Следовательно, они нам, пожалуй, ближе, чем негры, например. Хотя цвет кожи еще не является абсолютно верным показателем. На одной из своих лекций Милюков утверждал, что (по мнению некоторых ученых) финны и негры — одной и той же расы. Эта раса в незапамятные времена вышла откуда-то из-за Урала и разделилась на два потока: один взял влево, то есть на юг, пошел по берегам южных морей, где и… обуглился; другой же взял вправо, то есть на север, и в холодах Северного моря… обледенил-я.
Это впрочем — в скобках. Несомненно же то, что и сре-к-ди белых может существовать некий расовый антагонизм. Вопрос не в том, может ли он быть или нет, а в том, насколько он при данных условиях целесообразен.
Другими словами, я хочу поставить вопрос: можно ли оправдать расовый антисемитизм теми же соображениями, какие приводятся в объяснение расового антагонизма между белыми и цветными?
* * *
Для того, чтобы ответить на этот вопрос, по моему мнению, нет достаточных данных. Если взять расовый антисемитизм на тот оселок, которым мы пользовались, анализируя антагонизм белых и цветных, то тут стрелка сего компаса не показывает ясно.
