Что нам делать с Роланом Бартом? Материалы международной конференции, Санкт-Петербург, декабрь 2015 года - страница 56
Если вернуться чуть дальше, почему мне хотелось участвовать в семинаре Ролана? Как я узнал о нем? В то время, да, думаю, и теперь тоже, существовало одно конкурсное испытание, столь же утонченное, как математическое доказательство: оно называется «синтез». Задача заключалась в том, чтобы переложить текст, развивающий какие-либо идеи, в определенное количество слов в заданной пропорции, какой в точности, я сейчас уже не помню. В памяти всплывает, как я подсчитываю у себя среднее количество слов в строке и количество строк. В целом я отлично справлялся с этим упражнением, которое требовало проницательности и строгости, изящества и геометрической точности, порой мне случается думать, что никакое другое упражнение не было столь полезным в моей профессиональной подготовке. Размышления Валери об истории, цивилизации, музеях, рассуждения Раймона Арона об обществе или Жака Элюля о технике, все эти тексты, несколько многословные, велеречивые и изобилующие повторами, замечательно подходили для нашего обучения, но наш преподаватель (Ален, мой друг впоследствии и поныне) дал нам однажды по неосторожности (он был еще молод, переоценивал своих учеников) несколько страниц, кажется о музыке Бетховена, одного нового писателя, чье имя мне ничего не говорило. Оказалось, что абзацы этого писателя было почти невозможно переформулировать, его фразы были, так сказать, несокращаемы. Не то чтобы язык или стиль были непроницаемыми, по крайней мере не это составляло проблему, просто они ускользали, как песок или вода утекают сквозь пальцы, и в руке ничего не остается. Сами слова, я думал, я понимаю, но я был не способен собрать мысль автора в меньшее количество фраз, чем содержалось в тексте, был не способен разделить ее на три или на пять, иначе от нее ничего бы не осталось. Скорее было искушение разложить все по пунктам, развить, но это противоречило и жанру текста, и, по всей видимости, намерению его автора, и тем более самому смыслу нашего упражнения, так что я чувствовал себя озадаченным и готовым все бросить. Я все же сдал свою работу, за которую преподаватель поставил мне совсем неплохую оценку, но про себя я знал, что потерпел неудачу, столкнувшись с таким видом письма, который мне был совершенно незнаком.
Через некоторое время в одном еженедельнике мне попалось интервью с этим автором, который задал мне такую трудную задачу. В статье, которую я вырезал, сначала говорилось о нем, а потом говорил он сам: он излагал свои мысли четко, в гораздо более доступной манере, нежели в том тексте, с которым нам пришлось работать. Несколько книг этого нового писателя (Ролана, поскольку речь идет о нем) были уже или вскоре опубликованы в карманном формате, так как это был как раз тот момент, когда слава его восходила, вырывалась из круга специалистов навстречу широкой публике. Я покупал их, в частности «Мифологии», где на обложке красовалась морда ситроена DS-19, у меня была его игрушечная копия марки Dinky Toys (зеленая), и «Нулевую степень письма», с приложением, как выяснилось, «Основ семиологии». Я был тогда в подготовительном классе по математике, Maths sup или Maths spé[351], и развлекался. Это чтение меняло образ моих мыслей, но последние оставались весьма неясными. Помню все же, что меня увлекло понятие метаязыка, дискурса о дискурсе, хотя различные схемы вложения одного в другое, приведенные в книге, не отличались совершенной стройностью. В то же время я читал «В поисках утраченного времени» от начала до конца, с жадностью, и Пруст приучал меня к изощренному использованию языка. Синтаксис Ролана, хоть и мало пригодный к педагогическому синтезу текста, не представлял подобных трудностей (гораздо позже мне пришлось резюмировать Пруста в конце томов «Плеяды», и мне это удалось, во всяком случае в общих чертах). Трудность исходила скорее из разрывов, хиатусов, двоеточий и тире, которые больше сополагали, нежели сочленяли его предложения, согласование которых оставалось по сей причине весьма подвижным. Подобная конструкция явно вводила в замешательство инженера, которым я собирался стать, но также и очаровывала.
