Через несколько дней состоялось секретное заседание Королевского совета, который начался с заявления короля, высказавшего надежду, что стены наветов и лжи, воздвигнутые недоброжелателями вокруг королевы, рухнут под тяжестью неопровержимых доказательств и ее безупречная репутация будет восстановлена. Однако искушенный в дворцовых интригах герцог Норфолк, не исключавший любого поворота событий, даже самого неблагоприятного, поспешил заранее снять с себя ответственность за поведение племянницы:
– Ваше величество, я был бы безутешен, ежели бы сии наветы подтвердились, но, случись такое, сия дурная ветвь рода Говардов подлежит отсечению и уничтожению.
– Вы бы лучше помолчали, Норфолк, – раздраженно отрезал король. – У вас уже была одна племянница со склонностями к государственной измене.
И члены Совета были вынуждены выслушать всю историю добрачных похождений королевы. По всем церковным канонам выходило, что она вступила в брак уже давно, и, таким образом, ее супружество с Генрихом VIII было недействительным. Все это, вроде бы, не особенно убедило короля, но, когда речь зашла о подозрениях в неверности королевы во время супружества с ним, самодовольный и неустрашимый Генрих отреагировал самым неожиданным образом. Король расплакался и промолвил:
– Что я такого совершил, чтобы Господь наказал меня столь скверными супругами? – Румяное ядреное яблочко оказалось не только надкусанным, но еще и с гнилой сердцевиной. Король распорядился продолжать расследование и 5 ноября после ужина внезапно покинул Хэмптон-корт, переехав во дворец Уайтхолл. Он приказал герцогу Норфолку отправиться к Кэтрин и отобрать у нее все подаренные им драгоценности, учинив им подробный перечень.
Имея на руках показания всех любовников королевы, архиепископ Крэнмер приступился к Кэтрин. Сначала она все отрицала, но затем сломалась. Она признала, что позволяла Мэноксу «трогать секретные части своего тела, что ни мне не пристало, честно говоря, позволять, ни ему требовать». Что же касается Дерема, тот «часто лежал с ней в постели, обычно в камзоле и портах, но иногда был нагим». Правда, она категорически отрицала данное Дерему обещание вступить с ним в брак, с гордостью указывая на свое знатное происхождение. В конце этого допроса молодая женщина выглядела столь жалкой, что сердце Крэнмера преисполнилось состраданием: «она была так убита печалью и так роптала, как мне никогда не доводилось видеть в жизни, каковые сетования могли бы смягчить сердце любого человека на свете». Он приказал привезенному с собой писарю составить прошение о помиловании от имени королевы, ибо у Кэтрин явно не хватило бы познаний грамотно оформить этот документ. Тот привычно взялся за перо и застрочил им по пергаменту:
«Я, подданная Вашей милости, сокрушенная великой кручиной, и ничтожнейшее создание, недостойное обращаться к Вашему величеству, нижайше подчиняю себя Вашей воле и сим признаю свои проступки».
Далее на трех страницах Кэтрин описывала, какое горе испытывает королева по поводу того, что допустила совершать с собой те действия, которые не должна была позволять ни Мэноксу, ни Дерему.
«После того, как я раскрыла Вашему высочеству всю правду, умоляю вас принять во внимание изощренное искусство лукавых уговоров молодых людей и неведение молодых девиц. Во мне было столь сильно желание добиться милости Вашего высочества, и я была столь ослеплена стремлением к мирской славе, что непозволительно умолчала о своих прежних проступках… Я заслужила наказание, но могу быть спасена милосердием и добротой моего супруга».
У нее едва хватило сил на то, чтобы криво нацарапать в конце свою подпись «Кэтрин».
14 ноября Кэтрин сообщили о том, что ей надлежит поселиться в пустовавшем аббатстве Сион. Ей разрешалось взять с собой четырех придворных дам по ее выбору и двенадцать человек прислуги, шесть черных платьев из бархата, дамаста или шелка, с соответствующими нижними юбками и чепцами, но только теми, которые не украшены драгоценными камнями. Кэтрин восприняла это как смягчение гнева своего царственного супруга и несколько воспрянула духом. Ее вместе с отобранными пожитками и сокращенным штатом на лодках перевезли по Темзе на новое место, а нескольких дам, включая леди Рочфорд, отправили в Тауэр.
