– Мне кажется, меня вырвет, – пробормотал Скотт, подойдя ко мне.
Он весь был горячий и потный.
– Тебя не вырвет, – сказала я, хотя, казалось, что у меня самой выворачивает желудок.
– Ты в себе уверен? – спросила я Скотта, и он кивнул. Не задумываясь. Он смотрел ясно и сосредоточенно, и я знала, что все идет как надо.
Наверняка он почувствовал, как я дрожу, когда взял мои руки.
– Иди и будь собой, – прошептала я.
– О’кей, – сказал он и сильнее переплел свои пальцы с моими. Мы быстро поцеловались, потом Скотт поправил маску и пошел.
Я не понимала, как ему удается быть спокойным. Стоял оглушительный шум, техник сцены закрепил на воротнике Скотта микрофон и надел на него гитару.
Люди с энтузиазмом приветствовали выход Скотта. Я едва могла дышать. Скотт сел на стул посреди сцены. На него падал единственный конус света. Скотт даже не взглянул на бушующую толпу. Опустив голову, он ждал тишины.
Я сжала кулаки так, что стало больно, казалось, от напряжения меня разорвет в любой момент.
И когда на многотысячном стадионе воцарилась такая тишина, что я услышала стук собственного сердца, Скотт взялся за гриф. Он не ударил по струнам, вместо этого он посмотрел вверх. Потом отнял от гитары руку. И поднес к лицу.
У меня из глаз брызнули слезы, и все поплыло. Свет, силуэт Скотта на фоне людского моря. Я не видела, как он снял маску и как толпа сошла с ума, впервые увидев его лицо.
Мне показалось, что Skin Deep Скотт исполнил на одном дыхании. Его голос в усилителях, гитара. Только Скотт и музыка. Никакого назойливого света и дополнительного музыкального сопровождения. Но он вовлек в это действо весь стадион. Он играл эту песню для себя. Он впервые был самим собой, абсолютно. Я посмотрела через сцену на зрителей. В это море поднятых телефонов и залитых слезами лиц. На сцепленные руки, прикрывающие от изумления рты и широко открытые глаза. Я все это чувствовала.
Я чувствовала это, пока Скотт вставал для исполнения финального куплета. Он пел свою правду, не так хорошо, как в студии, голос иногда дрожал, но это, черт возьми, было настолько не важно, ведь он делал это с открытым лицом перед пятидесятитысячной толпой.
Получилось иначе, чем мы себе представляли. По-другому. Гораздо сильнее и мощнее. Это было очень по-настоящему. Я видела это по тому, как держался Скотт. Я слышала это по его голосу. Я была абсолютно в этом уверена.
После последних аккордов, когда Скотт посмотрел вперед, а свет погас, публика взорвалась. По-другому, чем до этого. Это были вопли и свист, аплодисменты и выкрики. Толпа неистовствовала, время остановилось.
Мне пришлось выждать, пока глаза привыкнут к темноте. Фонарики на телефонах и вспышки камер журналистов, суетящихся в углублении перед сценой, давали свет. Он весь был сфокусирован на Скотте, который отвернулся и сдвинул гитару на спину. Потом взял лежавшую на полу маску, присел и застыл.
Мгновение спустя я все еще не понимала, что произошло, было ли так задумано. Тони замахал Скотту, менеджер сцены заговорила в рацию, а меня ноги понесли сами собой.
Я бежала по сцене, молилась, чтобы не споткнуться о кабель и инструменты. Скотт застыл на коленях, его плечи тряслись.
Я почувствовала это. Что он потерял самообладание, что не смог встать и какое напряжение за этим стояло. После того как пятьдесят тысяч пар глаз увидели его лицо. После того как уже наверняка были выложены в паблик сторис, твиты, отправлены ватсап-сообщения. Бесчисленные бомбы в форме фотографий и видео, готовые распространиться подобно пожару. Отсюда, из Ванкувера, с этого стадиона и по всему миру со скоростью света. Скотт сидел, спрятав лицо в ладонях, я подошла и опустилась перед ним на колени.
Рев трибун был настолько громким, что я оглохла. Крики фотографов, требовавших, чтобы я отодвинулась. Чтобы дала снять лицо Скотта. Но я не сдвинулась с места.
Я обняла Скотта за плечи. Он вскинул голову, по щекам катились слезы, вспышки объективов отражались в его глазах. Он увидел меня, и было непонятно, о чем он думает. Жалел ли он или испытывал облегчение? Вероятно, он и сам не знал.
