— А потом? Куда мы попадаем потом?
Глупо было спрашивать его об этом, словно он что-то знал, но доктор на самом деле ни секунды не сомневался. Он взял руку Элинор и положил себе на грудь, к сердцу:
— Вот сюда.
Элинор улыбнулась и подумала: «Наконец-то». Наконец кто-то сказал ей правду. Она видела это, чувствовала, пока дни сливались один в другой, превращаясь в сны. Время теперь текло именно так, поэтому вчерашний день не отличался от сегодняшнего, хотя проходила целая неделя. Они по-прежнему сидели в саду, однако пролетело семь дней. Клумбы заросли сорняками, в каменной ограде появились щербины. Спускалась тьма.
— Как красиво, — сказал Брок Стюарт о саде, заложенном Ребеккой в незапамятные времена.
Заплакав, он уже не мог остановиться, это вошло у него в привычку, от которой никак не избавиться. Началось с того утра, когда Лиза потеряла младенца, и теперь он едва замечал свои слезы. Бывало, останавливался в коридоре больницы, чтобы просмотреть записи, и даже не понимал, что происходит, пока на странице не начинали расплываться чернила. Или выходил в сад и считал, что идет дождь, пока не обращал внимание на то, что небо чистое.
— Скоро сад придет в упадок, — заверила доктора Элинор. — Приглядывай за ним.
— Все равно он будет красивым. Даже тогда.
Элинор отдыхала на скамье, подаренной ей когда-то доктором, но теперь она с трудом на ней сидела. Поерзав, она опустила голову на плечо доктора и услышала ровное биение его сердца.
— Ты был прав, — сказала она. — Я устала.
На каменной стене сидели тринадцать воробьев, на тринадцати клумбах росли розы. Время здесь летело очень быстро. Не успела Элинор обернуться вокруг себя и двух раз, как оно все вышло. Хорошо хоть она успела сбросить те свинцовые ботинки и кости больше не казались железными. Она воспарила, как ей казалось, и даже не попыталась остановиться. Она ощущала необыкновенную легкость, словно в ее жилах был воздух, а не холодная, замерзшая кровь. Она устала, но воздух источал сладостный аромат. Свежий воздух мая, пахнущий зеленью.
Стелла настаивала, что бабушка проживет до зимы — в видении ей грезился снег, — но Брок Стюарт знал, что ничего утверждать нельзя. Он сам не раз бывал свидетелем того, как люди, которые, по его мнению, должны были выздороветь, протягивали всего несколько дней. А те, кто, как он считал, не имели ни малейшего шанса увидеть следующее утро, жили еще много лет. Он знал, что Элинор с каждым днем слабеет — это был факт — и вряд ли дождется зимы. Иногда она дремала в саду до сумерек, пока не начинал гаснуть жемчужно-молочный майский свет.
Порой вечерами доктору приходилось уносить ее в дом на руках; прошло немного времени, и он уже носил ее и туда, и обратно, завернутую в одеяло, хотя погода стояла теплая. Доктор думал о своем старом коне, оставшемся на лужайке, по которому очень скучал вопреки собственным ожиданиям. Он думал о том, как Лиза Халл на прощание поцеловала своего младенца, о внуке на больничной кровати и обо всех тех людях, которым он помог появиться в этом мире и оставить его. Он считал, что ему повезло, раз он сидит в последние зеленые дни мая в саду рядом с Элинор. Он так много лет любил ее, что будет продолжать любить и дальше, с ней или без нее.
Он знал, что привязанность — это только для живых, и поэтому совершил благородный поступок. Он отпустил ее. Наклонился поближе, так чтобы она услышала, и сказал, что она может его оставить. Они поняли, что это произойдет именно сейчас; что-то изменилось в воздухе, как всегда бывает. Даже Аргус, который давно поскуливал, теперь притих. Это был не сон, а нечто большее. Она вздохнула, и в этом вздохе было каждое произнесенное ею слово, каждый сделанный шаг, каждый, кого она когда-либо любила.
Над каменной оградой возвышалось одно дикорастущее персиковое деревце — вероятно, потомок тех саженцев, что прибило к берегу в далеком прошлом после кораблекрушения. Или оно выросло из любовного амулета, брошенного наземь за ненадобностью. Здесь и по всему городку Юнити пахло персиками; когда поднялся ветер, лепестки цветов посыпались, как снежинки. Если не шевелиться, если сидеть неподвижно, то лепестки падают и остаются на одежде, на волосах, белые как снег, тихие как снег, мягко летящие с небес, чтобы укрыть и унести домой.
