Марк Вольф по-прежнему стоял в дверном проеме, изо всех сил сдерживая себя, чтобы не броситься на незваного гостя с кулаками.
Адриан прекрасно понимал, что его собеседник относится к тому типу людей, которые живут в своем маленьком мире, наглухо закрытом от всех посторонних. Больше всего на свете таких людей бесит, когда им приходится хотя бы немного приоткрывать дверь в этот мир и впускать кого бы то ни было в свое потайное пространство. Они не хотят делиться своими тайнами ни с друзьями, ни с родственниками, ни тем более с представителями правоохранительных органов или с посторонними людьми. Впрочем, судя по всему, здравый смысл взял в Марке Вольфе верх над эмоциями.
— Ну хорошо, этот компьютер действительно мой. Но это моя частная собственность.
— Я отдам вам его, — сказал Адриан, — но сначала мне хотелось бы получить от вас кое-что взамен.
— И что же вам от меня нужно? — недовольно переспросил извращенец.
— Небольшой вводный курс по вашей специальности, — с усмешкой отвечал Адриан.
Вновь плакал ребенок. Жалобно. И намного громче, чем прежде.
Звук, проникший сквозь стены, вывел Дженнифер из полусна.
Она не знала, сколько времени продремала, — может быть, десять минут, а может быть, целые сутки. Она уже давно не могла провести границу между ночью и днем. Темнота, в которой Дженнифер пребывала постоянно, лишила ее чувства времени. Она с трудом отличала реальность от сна. Это было похоже на то, как если бы она уже проснулась, но некое особенно яркое и тревожное сновидение все еще занимало ее воображение. Дженнифер насторожилась, прислушиваясь к разбудившим ее звукам.
Затем она сделала то, на что не решалась прежде. Крепко стиснув Мистера Бурую Шерстку в объятиях, она, как все нормальные люди, проснувшиеся утром в своей постели, свесила ноги с кровати и встала. Полагая, что, сделав шаг-другой в разных направлениях, сможет определить, с какой стороны доносился плач, Дженнифер, по-прежнему прикованная цепью к стене, принялась на ощупь перемещаться вокруг кровати.
Она подумала, что если кто-то наблюдает за ней сейчас через видеокамеру, то, с точки зрения этого человека, она, вероятно, похожа на дикого зверя, пытающегося по запаху определить, откуда следует ждать опасности. Прекрасно понимая, что возможности ее органов чувств ограниченны, девушка старалась почерпнуть как можно больше сведений из тех впечатлений, которые были доступны ее восприятию. Она уже сообразила, что такие попытки сориентироваться в происходящем придают ей и сил, и уверенности.
Плач зазвучал громче. А затем вдруг внезапно стих — так же неожиданно, как и начался. Казалось, боль или печаль, вынуждавшая ребенка плакать, исчезла в одну секунду.
Дженнифер замерла в нерешительности. Наклонив голову в ту сторону, откуда, как она думала, происходили беспокоившие ее крики, она остановилась в промежутке между туалетом и стеной, к которой была прикреплена сковавшая ее цепь. И тут внезапно она услышала нечто совершенно другое.
Это был смех.
Более того, это был детский смех.
Девушка затаила дыхание.
Звуки детского веселья периодически затихали и раздавались вновь. Казалось, радостные малыши то приближались к Дженнифер, то отбегали куда-то в сторону. Ей вспомнилось, как в начальной школе, будучи наказанной за какие-то проступки, она оставалась в классе, в то время как все остальные дети отправлялись играть в школьном дворе. Окна класса находились слишком высоко над землей, и в них не было видно, чем занимаются на улице ее одноклассники, но по доносившимся оттуда громким крикам можно было легко догадаться, во что именно ребята играют. Пятнашки. «Море волнуется». Прыжки через скакалку. Салочки. И прочие нехитрые развлечения, которыми можно заняться на перемене.
На мгновение Дженнифер усомнилась: точно ли эти звуки раздавались в действительности, или же их источником была ее память. В восприятии пленницы все смешалось: она знала, что находится в каком-то подвале, но одновременно ей казалось, что ее заточили в школе и все это происходит в далеком прошлом.
Она твердила себе: «Этого быть не может». Но детские голоса продолжали звучать, и настолько реально, что Дженнифер уже не знала, что думать.
