Поэтому Мери Яковлевна быстро раздела Бэлочку, повела ее в ванну, потом нагрела молоко с медом и приняла прочие меры, которые рекомендовал гинеколог Сатановский. Когда успокоенная, умытая, напоенная горячим молоком Бэлочка лежала в постели, Мери Яковлевна присела рядом и, обняв поверх одеяла, сказала тихо.
– Мы, Чок-Чок, обе погорячились, но ты должна помнить, что твоя мама всегда тебя любит и всегда думает о твоем благе.
– Да, – прошептала в ответ Бэлочка, нежась на свежих простынях, – я тебя тоже люблю.
– Я надеюсь, ты выполнишь свои обещания, которые дала мне. Я тоже виновата в том, что происходит с тобой. Но отныне все переменится. Я буду уделять тебе больше внимания, а летом мы поедем с тобой в Крым или вниз по Волге.
«Летом, – с блаженством думала Бэлочка о своем, – летом, когда потеплеет…»
От Мери Яковлевны сладко, возбуждающе пахло пудрой и остро, уксусно, – кремом. Это был крем «Рашель», которым она смазала лицо после ванны, поскольку частое употребление крема «Луч» сушит кожу и может привести к раннему появлению морщин.
– Постарайся уснуть, – сказала Мери Яковлевна, целуя Бэлочку в лоб, – завтра ты, разумеется, в школу не пойдешь, завтра поспишь подольше.
«Летом, когда потеплеет», – засыпая, с блаженством думала Бэлочка.
Вечером у Мери Яковлевны были гости. Слышно было, как гости говорили, стучали стульями, звенели посудой и громко, заглушая все остальные звуки, хохотал Ефрем Петрович. Послышались аккорды фортепиано, Мери Яковлевна запела – «Дождя отшумевшего капли…» Потом голос матери зазвучал глухо и состоял он уж не из слов, а из шумов. Из шумов возникло слово «Сережа».
– Сережа, – позвала Бэлочка.
– Бэлочка, – тихо, шепотом отозвался Сережа, – Чок-Чок, – но тотчас же Сережин голос заорал ужасно громко: – Бэлочка! Чок-Чок! – голос был то в отдалении, то у самого уха.
Вначале Сережи не было видно, но потом он показался. Очень, однако, маленький, как игрушечный. Вдруг раздался резкий звук, точно кто-то сильно хлопнул в ладоши, отчего Сережа исчез, как мышка.
«Гости ушли, – просыпаясь и глядя в темное, ночное окно, поняла Бэлочка, – дверь хлопнула».
Блестела в окно звезда. Тело было легким, подвижным, летело. Бэлочка видела, как вошла Мери Яковлевна в длинной до пола шелковой рубахе, положила ладонь на Бэлочкин лоб и снова вышла на цыпочках, прикрыв дверь. Стало тихо и Бэлочка уснула уже без снов и видений, но потом снова проснулась от того же сильного хлопка в ладоши. «Опять кто-то ушел», – поняла Бэлочка. В третий раз проснувшись уже окончательно, Бэлочка увидела ослепительно-яркое от солнца окно, откуда лились потоки света – бодрящие, успокаивающие. Ни живот, ни голова больше не болели. Она отбросила одеяло, опустила босые ноги на небольшой, прямоугольный коврик буро-красного цвета, лежавший у кровати.
Ковров в квартире Мери Яковлевны было много.
– Как в восточном доме, – шутил Иван Владимирович. – Оттого, Мери, воздух у тебя в комнатах всегда пересушен и это дурно влияет на легкие, особенно детей.
Ивана Владимировича давно уже не было в этом доме, а ковры оставались. Ковры висели на стенах и лежали на полу, прикрывали диван в большой комнате и тахту в спальне. Впрочем, ковры были недорогие, с примесью бумаги. Но зато в спальне у Мери Яковлевны лежал огромный ковер с густым ворсом. Изобажены на нем были цветочные гирлянды и птицы – белые, светло-голубые, зеленые на синем поле. Бэлочка любила ложиться на этот ковер, особенно, когда оставалась дома одна.
В то утро, встав после болезненной ночи здоровой, Бэлочка прошлась в ночной рубашке по пустой, дурно проветренной, так как мать видимо спешила, квартире. На кухне была груда немытой посуды, запахи рыбных консервов, вина и коньяка. Несколько пустых бутылок стояло на кухонном столе, рядом с остатками яблочного пирога. Бэлочка взяла кусок яблочного пирога и жуя прошла в спальню матери, чтоб полежать на любимом ковре. Постель Мери Яковлевны была не убрана, смята, ибо Мери Яковлевна действительно опаздывала на лекцию для аспирантов, которая называлась. «Альтруистические эмоции в период первоначального формирования мировосприятия у детей».
