– Блеск! – сказал дядя Жора. – А как тебе, Элечка?
Мама сказала, что ящики хорошо смотрятся, и похвалила тети-Зинину работу.
Мне тоже понравилось, как написано, но не понравилось, что теперь все будут знать нашу фамилию. Без фамилии на воротах как-то было спокойней. Кому надо, тот узнает, а чтобы всем объявлять… Но не будешь же спорить со взрослыми, тем более когда их четверо.
Я свистнул Чарли и пошел прогуляться в лес. Когда мы возвращались домой, я остановился и залюбовался самолетиком – его несло навстречу ветру, и казалось, он летит очень высоко, среди бегущих по небу белых туч…
Гриня нарисовался на площадке к вечеру, когда мы уже расходились, и, не слезая с мопеда, стал гонять по земле мяч, изображая игру в мотобол. Было заметно, что он поддатый. Трещал мотор, стреляя удушливым дымом, и девчонки, покрутив пальцем у виска, разобрали велосипеды и покатили по домам. Мы с парнями стояли кучкой, и как только Гриня забил мяч в кусты, я сходил за ним и пристегнул пружиной к своему багажнику. Сразу сваливать было бы несолидно, но и оставаться не было смысла. Я сделал вид, что не замечаю Гриню, а проверяю, хорошо ли накачаны колеса велосипеда.
Гриня выключил мотор, закурил и насмешливо посмотрел в мою сторону.
– Я теперь тебя Кабаном звать буду, – крикнул он. – Ты же Кабан! Кирилл Банников. Ка-банников! Усек, Кабан?
За моей спиной кто-то из ребят засмеялся.
– А сестрица твоя, Екатерина Банникова… – Гриня стал медленно натягивать кожаные перчатки, – будет у нас… Е… – Он выдержал паузу и слил Катькин инициал с фамилией. – Понял, от какого слова, Кабан?
И опять за моей спиной кто-то услужливо засмеялся.
– Вот так вот! – победоносно заключил Гриня и крутнул педаль мопеда. – Бывай, Кабан!
Я дождался, пока рассеется кислый дым от его мопеда, и, ни с кем не прощаясь, сел на велосипед и поехал к дому.
…Я крутился в постели, вставал и смотрел на чернеющий за забором лес, открывал и закрывал форточку, снова ложился, взбивал смятую подушку, но заснул только под утро, когда вдруг отчетливо понял, что должен сделать.
…В больнице я пролежал неделю. Ко мне приходили ребята, приносили мороженое и рассказывали новости. У меня был перелом ключицы, но доктор разрешал выходить во двор и сидеть с ребятами на лавочке.
Лёха и Миха, два пацана с нашей улицы, уверяли, что в то утро испытывали рогатки в лесочке за Моховой улицей и видели, как я с криком «ура!» врезался в мопед Грини.
Я осторожно мотал головой и рассказывал, как было на самом деле. Я не «ура!» кричал, а просто вопил для храбрости и наведения страха на противника. Что-то вроде протяжного индейского «иа-аа-йа-а!». Дорожка за Моховой начинается узкая, по бокам глубокие осушительные канавы с текущей водой, там водятся головастики и растут кувшинки, и Гриня, когда я на полном ходу выскочил навстречу его мопеду и заорал, взял в сторону, но продолжал ехать. Мне показалось, он даже прибавил газу, надеясь быстрее разминуться. Но я направил свой велик прямо на него и, продолжая вопить, накручивал педали. И вовсе не я врезался в мопед Григи, а Гриня, попетляв, насколько позволяла ширина дорожки, не выдержал моей лобовой атаки и свернул в канаву. Я лишь чиркнул своим передним колесом о его заднее, но и этого хватило, чтобы мне вылететь из седла.
– Не, классно было! – восхищался Лёха. – Гриня в воду – бемс! Вылезает мокрый, в волосах головастики, в глазах тоска. Кирюха встает, за плечо держится…
— Ага! – продолжал Миха. – Мы подбегаем – мопед заглох, фара разбита, руль набок… Кирюха от боли морщится: «Это тебе, гад, за Катьку и за меня! Будешь языком трепать – я тебя асфальтовым катком задавлю!»
Они подвирали насчет моих угроз и головастиков в волосах у Грини, но я молчал, потому что подвирали красиво. И всем пацанам нравился их рассказ…
Скоро мне стало казаться, что все так и было, как рассказывали два случайных свидетеля моего тарана. Я помнил только, как обдало жарким воздухом ногу от летящего в канаву мопеда и как в ключице вспыхнула боль. Момент столкновения я не мог видеть, потому что со страху закрыл глаза…
До конца лета Гриня так и не появился на нашей площадке, а осенью уехал в Ленинград к бабушке, да там и остался. Говорили, что его отчислили из техникума, а потом забрали в армию. Больше мы с ним не виделись.
