– Может, все-таки лучше в больницу? – Отец в раздумье прошелся по веранде. – Обследоваться, подлечиться.
– Ну не хочет она! – развел руками дядя Жора. – Что мы можем поделать?
– Настоять! Уговорить! – остановился отец.
– А смысл? Врачи же не требуют! – Дядя Жора отодвинул от края стола доску с загнанным в угол черным королем и принялся стелить постель. – Ладно, завтра решим!
– Не вздумай ночью двигать фигуры! – шутливо сказал отец. – У меня все ходы записаны. Помни – тебя ждет мат через два хода!
– Прорвемся! – беззаботно сказал дядя Жора, кинув подушку на диван и завалился на боковую.
Мы с отцом захлопнули дверь и вышли. Уличный фонарь не горел, и беседка огромным куличом поднималась из ночного сумрака. Вдоль забора темнели кусты. Вершины елей упирались в бледное небо – на нем дрожали мелкие звезды. Вдруг маленькая звездочка соскользнула с небосвода, чиркнула по краю серого неба и погасла, словно ее и не было.
– Звезда упала, – сказал я.
– Что-то в этом году звездопад рано начался, – зевнул отец. – Обычно в августе…
Мы подошли к нашему крыльцу и тихонько открыли дверь.
– А чего ты так поздно?
Отец включил свет перед лестницей на второй этаж, и тут же вокруг лампочки забились мотыльки.
– Гулял с пацанами, – соврал я.
– Понятно. – Отец потянул дверь в свой коридор, и она заскрипела. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи. А инструмент у нас в сарае или в кладовке? Плоскогубцы, отвертка…
– В сарае. А что?
– Бабушке кое-что обещал сделать…
– Ну-ну, – сказал отец.
Я поднялся в свою комнату, сел у открытого окна и стал думать о Светке: люблю я ее по-настоящему или просто кажется? Наверное, все-таки люблю. Я вспомнил, как мы искали губами друг друга, и меня вновь стало поколачивать. Я закрыл лицо руками и стал улыбаться, как дурак; потом по щекам неизвестно отчего потекли слезы. Да, наверное, люблю по-настоящему. И если будет ребенок, я женюсь на ней… Мне уже девятнадцать лет, скоро закончу институт, буду ходить разгружать вагоны, куплю ей джинсы-клеш и розовую прозрачную кофточку, она будет катать в коляске ребенка, а по вечерам тыкаться в мое ухо губами и шептать: «Мне с тобой хорошо…» А я буду гладить ее рыжие волосы и целовать…
Уже зазеленел край неба и в лесу завозились птицы, когда я закрыл окно и рухнул спать.
Мне снилось, как я, раскинув руки, летаю над зеленогорским пляжем, а внизу на скамеечке сидит Светка с каким-то парнем. Шумят и грохочут волны, по пирсу топочут люди, кто-то вскрикивает… Чтобы разглядеть, с кем сидит Светка, я спускаюсь пониже, лечу на бреющем, мелькают панамки, зонтики, животы, но в небесах раздается щелчок, воздух теряет упругость, я падаю и зарываюсь носом в песок. В рот набивается песчаная каша. Дышать нечем. Я дергаю головой, просыпаюсь, судорожно вздыхаю над измятой подушкой…
В комнате у дверей стоит мама.
– Кирилл, – всхлипывает мама, – бабушка умерла…
Я сажусь на кровати, но тут же валюсь обратно и укладываюсь головой на теплую подушку – нет, это сон во сне, мне надо разглядеть, с кем сидит на скамеечке Светка…
– Кирилл, – раздается слабый голос мамы, – вставай, надо попрощаться…
В глаза словно песка насыпали – я зажмуриваюсь и начинаю моргать. На обоях сидит муха с зеленым отливом – она потирает лапки, срывается и с жужжанием улетает. Поднимаю голову, оборачиваюсь. Мама стоит у дверей, кажется, по ее щекам катятся слезы. Внизу хлопает дверь, раздается приглушенный лающий звук – похоже, рыдает тетя Зина.
Мама поворачивается, беззвучно прикрывает дверь и уходит. Сажусь на кровати, зажимаю руки между колен. Внизу вновь хлопает дверь, слышны тревожные голоса дяди Жоры и отца. Тетя Зина рыдает уже на улице. Она рыдает глухо и отрывисто, словно ее мучает кашель: «Кхы-кхы-кхы!»
Как же бабушка могла умереть, если вчера она ходила по участку, подвязывала цветы на клумбе, разговаривала со мной, ни на что не жаловалась! И врач, которого дядя Жора привозил из Ленинграда, улыбался и говорил, что бабушка молодец, у нее хороший тонус.
Дядя Жора неподвижно сидел на пеньке рядом с беседкой и, подперев голову руками, смотрел в сторону леса. Я не стал его окликать. В дальнем конце участка ухала, как сова, тетя Зина. Одной рукой тетя Зина держалась за заборный столб, другую руку со скомканным платком подносила к глазам и ухала, словно кто-то невидимый бил ее по спине: «Ух!.. Ух!..» От этого уханья мне стало как-то особенно нехорошо.
