Женщина из народа(вбегая). Жюли!.. Как ты сюда попала?! Что тут происходит? Почему ее окружили все эти люди?
Демулен. Она держала речь к народу.
Мать. Боже мой! Она такая робкая! Что на нее нашло?!
Мать устремляется к Жюли, но не успевает прикоснуться к ней, как Жюли с ребячьим дикарством вскакивает и убегает, не произнеся ни слова.
Толпа(хохоча и хлопая в ладоши). Спасайся, чертенок!
В глубине сада слышны громкие крики.
— Бежим туда! Скорее!
— Что там случилось?
— Графиню купают!
Конта. Купают графиню?
Толпа. Она поносила народ; за это ее окунули в бассейн.
Конта(взяв Демулена под руку, хохочет). Бежим скорее! Господи! До чего же это забавно!
Демулен. Самое увлекательное зрелище во всей Европе!
Конта. Дерзкий!.. А наша Комедия?!
Рассмеявшись, оба уходят. Народ с криками и смехом убегает. На первом плане остаются Марат и Гюлен — первый стоит, второй сидит за одним из столиков кофейной. В глубине сцены — плотная толпа; некоторые, взобравшись на стулья, смотрят на что-то, происходящее за сценой. На втором плане, под сводами галерей, продолжают сновать прохожие.
Марат(угрожая толпе кулаком). Шуты! Им нужна не свобода, а зрелища. Даже в такой день, как сегодня, когда их жизнь поставлена на карту, они изощряются в нелепых выдумках. На все готовы, только бы потешить друг друга. Нет! Хватит с меня. Их восстания похожи на фарс. Если б можно было не видеть всего этого, запереться в подземелье, куда не доходят извне никакие звуки, — оградить себя от людской низости! (Опускается на стул и роняет голову на руки.)
Гюлен(продолжает спокойно сидеть, покуривая трубку и равнодушно, не без иронии, поглядывая на Марата). Полно, господин Марат, к чему отчаиваться? Не стоит. Они всего лишь большие дети — вот и забавляются, как могут. Вы их знаете так же хорошо, как я. Ведь это не всерьез. Зачем же принимать все так трагически?
Марат(поднимая голову и сурово глядя на него). А ты кто такой?
Гюлен. Я — ваш земляк из Невшателя в Швейцарии. Не узнаете? Я-то вас хорошо знаю. Еще ребенком видел в Будри.
Марат. Ты — Гюлен? Огюстен Гюлен?
Гюлен. Он самый.
Марат. Что ты здесь делаешь? Ты ведь был часовщиком в Женеве.
Гюлен. Там я жил спокойно. Но мое спокойствие длилось недолго. Мой брат занялся какими-то сомнительными махинациями и опозорил свое честное имя. Затем он счел за благо умереть, оставив жену и трехлетнего ребенка без средств к существованию. Чтобы вытащить их из беды, я продал свою мастерскую. Пришлось отправиться в Париж на заработки, и вот я поступил на службу к маркизу де Вентимилю.
Марат. Теперь меня не удивляют твои гнусные речи. Ты — лакей.
Гюлен. Не вижу в этом ничего дурного.
Марат. И тебе не стыдно прислуживать? Разве ты не такой же человек, как и он?
Гюлен. Тут нечего стыдиться! Все мы кому-нибудь служим, каждый на свой лад. Вот вы — врач, господин Марат. Целый день вы осматриваете всякие болячки и стараетесь возможно лучше лечить их. Вы ложитесь спать чуть ли не на рассвете и вскакиваете ночью по первому зову больных. Разве это не служба?
Марат. Я служу не хозяину, я служу человечеству. А ты пошел в лакеи к негодяю, к презренному аристократу.
Гюлен. Как он ни плох, он все же нуждается в услугах. Вы ведь не спрашиваете тех, кого вы лечите, хороши они или плохи. Они люди, я хочу сказать — такие же бедняги смертные, как и мы с вами. Когда они нуждаются в помощи, надо помочь — тут уж нечего торговаться! Богатство развратило моего хозяина, как и всех прочих ему подобных, и он не способен обслуживать себя сам. Надо не меньше пятидесяти рук ему на подмогу! А у меня сил хоть отбавляй, еще на троих хватило бы! Иной раз так и разнес бы все... Этому болвану нужны мои услуги — я ему продаю их. Мы квиты. Польза от этого не только ему, но и мне.
Марат. Но ведь ты продаешь заодно и свою свободную душу и свою совесть.
Гюлен. С чего ты это взял? Попробуй сунься кто-нибудь отнять их у меня!
Марат. Но ты же ему подчиняешься, не смеешь высказать свое мнение?
Гюлен. Какой мне прок от того, что я его выскажу? Что я думаю, то думаю. Только пустозвоны орут на ветер. Мои мысли — это мои мысли, — других они не касаются.
