Сегодня, пока я читала, кто-то поднялся по лестнице. Я одним прыжком влетела в ванную и тут же принялась ее надраивать — теперь она в кои-то веки сияет никелем, эта ванная… Но никто не вошел, именно это меня и пугает. Очень пугает.
Я решила, что этот дневник послужит свидетельскими показаниями. Буду записывать все, что происходит. Пока не загоню в угол этого м… Нет, хватит грубых слов, побольше шика и хорошего тона: Джини, девочка моя, ты приняла решение стать Шерлоком Холмсом и для начала прекратишь дымить как паровоз.
Так вот: следить за Карен. Если я буду все время торчать поблизости, он не посмеет. Хотя, может быть, посмеет — подпалить, к примеру, меня, раз для отвертки я так уж ничтожна. Как бы там ни было, я увижу, кто именно будет околачиваться поблизости.
Мучит меня один вопрос… может, это шутка? Нет. В газетах про убийство в Демберри напечатали только на следующий день после их возвращения, а я уже все знала из этих записок. Хочется купить себе пушку. В саду какой-то шум. Пойду взгляну.
Внизу пробежала какая-то тень. Но это, наверное, собака. Полночь, пора спать. Ничего больше не слышно. Наверняка это была собака.
Карен мертва.
Сегодня утром явилась полиция. Они нашли ее в саду. В мусорном бачке. На тело, похоже, и взглянуть страшно. Оно было накрыто одеялом, а ее мать выла, — никогда не слышала, чтобы так выли. Отец, когда ему сказали, потерял сознание. Ее нашел Боб, мусорщик.
Сначала его вывернуло наизнанку, потом он заорал; ему они тоже сделали укол.
Идет дождь. Глупо замечать, что идет дождь, когда только что погибла девочка. Но дождь идет. Мне холодно. Хотелось бы уехать отсюда. Но такое чувство, будто я должна остаться.
Почему он не написал об этом? Почему, почему, почему?!! Хорошенький день рождения… Какой ужас! Он-таки устроил его себе: хорошенький день рождения.
Вот уже два часа я сижу здесь, курю и смотрю на дождь. В доме совсем тихо. Все сидят в своих комнатах. Вчера вечером я была пьяна. А сегодня утром Карен была мертва.
Старушка сидит на прежнем месте. Что-то бормочет сквозь зубы и качает головой. Вяжет покрывало для дивана в гостиной. Впрочем, она совсем и не старая. Всего-то на каких-нибудь пятнадцать лет старше меня. Не хотелось бы мне через пятнадцать лет стать такой же!
Я не знаю, что мне делать. Нужно хоть с кем-нибудь поговорить. Со священником? Не доверяю я им. «Тюремный поп, обритый лоб…»
Когда явились фараоны, я жутко струхнула. Они очень внимательно меня разглядывали. «Если вы что-нибудь видели, — сказал длинный, — нужно дать свидетельские показания». — «Ничего не видела». — «Ну что ж, тем хуже…» Для меня это ничем хорошим не пахнет. Если они наведут справки, я пропала.
