— Она умерла.
— Тоже хорошо.
— Ты что, напился?
— Не больше, чем обычно. И не больше, чем наши деды Лекуэн или Найль. Так что все в порядке.
— К Марселю ты заходил?
— Нет.
— А пойдешь?
— Еще не знаю.
— Во Францию надолго?
— Может быть, насовсем.
— Мне казалось, ты женат.
— Даже дважды. Моя вторая жена с дочкой живут где-то здесь.
— Ты не знаешь ее адреса?
— Мне он ни к чему. Три месяца назад в джунглях у меня случилась злокачественная желтуха, и я уж думал, что отдам концы. После этого взял билет на пароход — и сюда.
— Говорили, ты разбогател.
— Враки. Во всяком случае, не рассчитывай, что я тебе отвечу на письмецо вроде этого.
— Ну перестань!
— Поверь, оно заслуживает чтения вслух. Вот послушай. Если я правильно понял, оно адресовано редактору газеты. Выбираю самое лучшее место: «У меня всегда была склонность к изящной словесности…» Еще бы! Первая награда за сочинение!.. «Но, несмотря на это, я готов согласиться на любую должность, какую Вы соблаговолите мне доверить, даже на чисто административную.
Ложная скромность перед таким человеком, как Вы, была бы неуместна, и поэтому я достаточно откровенно скажу Вам, что знаю, чего стою». Нет, это просто восхитительно, что ты называешь сумму! Столько-то в месяц.
Франсуа Лекуэн стоит столько-то в месяц! И что тебе ответил этот милостивый государь?
— Кризис…
— Проклятье!
— Уверяю тебя, Рауль, это совсем не то, что ты думаешь! Меня преследуют неудачи. Жена уже год как в больнице. Последние четыре года вообще еле таскала ноги. Приходя вечером домой, я занимался хозяйством.
А потом, малышка…
— У тебя есть дочка?
— Да, Одиль. Шесть лет. У нее слабые легкие, пришлось отправить в горы. Она в Савойе, живет в крестьянской семье.
— И ты уже давно не платил за ее содержание.
— Откуда ты знаешь? Ну и больница… Мы не считаемся неимущими, поэтому приходится платить.
— Туда ты тоже задолжал.
— Жермена получила в наследство домик.
— Чего же ты не продашь его?
— Денег, которые за него предлагают, не хватит даже рассчитаться по закладным. Но из-за этой хибары мы причислены к имущему классу.
— А как ты потерял место? Попивал?
— Мой последний хозяин закрыл дело. Короче, полное невезение.
— Врешь.
Франсуа робел перед братом и ничего не мог с этим поделать. Десять лет разницы когда-то много значили.
А не виделись братья, если не считать краткой встречи в Париже, лет пятнадцать.
— Дай-ка твою рюмку.
— Не хочу.
— Дай рюмку! Ненавижу пить в одиночку. Ты обедал?
— Мы с Бобом обычно обедаем перед тем, как я иду в больницу.
— Готовишь ты? А кто моет посуду, и вообще?
— Поначалу на два часа в день приходила привратница.
— Со мной она была не слишком любезна. Тоже задолжал?
В комнате становилось жарко, хотя оба окошка были открыты. Высунувшись, Франсуа глянул на большие часы, служившие вывеской для лавки напротив. Они показывали половину десятого. Под часами слова, которые лезли ему в глаза все годы, что он живет на улице Деламбра: «Пашон, наследник Гласнера». На миг у Франсуа возникло желание еще чуточку высунуться и рухнуть в пустоту, на тротуар, в круг света от фонаря, стоящего прямо под его окном. Но Франсуа знал, что не сделает этого. Подойдя к столу, он схватил наполовину выпитую бутылку.
— Наконец-то! — ухмыльнулся Рауль.
— Что — наконец-то?
— Ничего. Выпей, малыш. Помнишь день, когда наш дед Найль так нализался, что обмочился в кухне?
Неожиданно для себя Франсуа нервно хихикнул.
— А наша святая мамочка еще незадолго до его смерти твердила: «Это не правда. Просто к концу жизни он утратил рассудок». Помнишь, Франсуа? И еще она утверждала, что состояние дед потерял по причине доброты душевной, дескать, поставил переводную подпись на векселях нуждающегося друга. Уверен, старина, что дед в тот вечер, когда подписывал векселя, был пьян как сапожник. Впрочем, одно другому не мешает: его сестра кончила жизнь в сумасшедшем доме.
— Это точно?
— А что, мать говорила другое?
— Меня она уверяла, что тетя Эмма умерла от плеврита.
— Послушать ее, так у нашего деда Лекуэна не было сифилиса.
— Рауль!
— Смотри-ка! Ты произнес это прямо-таки с мамочкиной интонацией. А знаешь, ты похож на нее. И голову держишь как она, чуть набок, словно из робости, словно извиняешься за свое присутствие. У тебя вечно такой вид, словно ты входишь в церковь.
