Монмартик был грязен, поэтому на измазанном лице не так страшны были следы от ботинок. Кровь смешалась с землей и приобрела коричнево-красный оттенок. Левая сторона лица оплывала.
– Лед! Воды!
Но воды не было. Маша в отчаянье взирала на Гарика:
– «Скорую»! Вызови же «скорую»! Не стой ты!
Гарька схватил мобильник и стал с силой вдавливать кнопки. Через некоторое время зазеленил дисплей, телефон издал жалобный звук, и дисплей погас.
– Аккумулятор. Сел, – обреченно констатировал Гарик. – А может, промок…
– Ну, хоть ты не сиди. На почту беги. Оттуда звони. «Скорую»! Срочно!
– Да. Я мигом.
Гарька, не расставаясь с топором, выскочил на улицу.
Женя лежал распластанный по дивану. Глаза его следили за Машей. Она пронеслась на кухню и из заросшего льдом холодильника стала выскребать снег в целлофановый, выпотрошенный из-под хлеба пакет. В сумке, забитой «колой», она обнаружила единственную бутылку с минеральной водой и обрадовалась ей, как спасению.
Когда она вернулась к Жене, тот пытался приподняться и встать.
– Лежи, дурень, – накинулась на него Маша. – Куда тебе?
– Помочь.
– С ума сошел. Вот, держи, – она приложила пакет со снегом к левой исковерканной части его лица. – Очень больно?
– Ты же… знаешь… – он перевел дыхание. – Я могу… не чувствовать… боли.
– Опять за свое?.. Молчи уж.
Она схватила махровое, липкое от «колы» полотенце и, поливая его водой из бутылки, осторожно начала промакивать, стирая грязь и вновь проступающую кровь с Жениного лица.
– Я… страшный?
– Это все, что тебя сейчас волнует?
– Не-ет. Пальцы на правой… руке. Наверное… сломаны. Не сумею… закончить… «Афродиту».
Маша опустила взгляд на его черную бесформенную руку. На безымянном пальце глубоко в кожу вдавилась расплющенная серебряная змейка. Маша заглянула ему в лицо, но Женя уже прикрыл глаза.
Нервными движениями, ломая ногти, она еле справилась с затянутым на животе узлом рубашки. Женя зажимал в кулак ее замаранный кровью рваный край, и Маше пришлось разгибать его скрюченные пальцы. В месте, где он держал свою левую руку, под отведенным краем грязной сорочки открылась тонкая полоска раны, из которой сбегал пульсирующий красный ручеек, превращаясь в черное, пропитавшее покрывало пятно.
Маша зажала себе рот, чтобы не закричать. Она, как завороженная, смотрела на ровный сочащийся разрез, и холод животного первобытного страха опустился от сдавленного сердца в самый низ ног.
Женя прерывисто с трудом дышал. Живой ручеек то мелел, то вновь наполнялся до краев. Маша схватила мокрое полотенце, пытаясь прижать, перекрыть им кровоточащую рану. Она брала себя в руки. Минута растерянной беспомощности прошла. Она снова готова была бороться.
– Женечка, держи. Зажимай. Пожалуйста!
Она вложила ему полотенце в действующую руку. Маша распахивала наугад шкафы и полки в поисках аптечки. Аптечка нашлась в девичьей. Маша вытряхнула содержимое на кровать. Вот невскрытый пакетик с марлевым тампоном и огрызок бинта. Маша схватила все и подбежала к Жене. Рука его, сжимавшая полотенце, отвалилась безвольно. Тампон тут же набух и покраснел. Бинт, едва развернувшись, кончился, не опоясав тело даже одного раза.
Маша вернулась в девичью, содрала с постели простыню и попыталась ее разорвать на лоскуты. Прочная ткань даже не думала поддаваться. Маша кинулась на кухню. В ящике не было ни одного ножа, ни одного столового прибора. Все было спрятано от воров и шпаны. Лишь бесполезные пластмассовые привезенные с собой ножики и посуда. Маша остановилась над Женей, лежащим с прикрытыми глазами. Но раздумье длилось не более секунды. Она стащила через голову еще чуть сырую белую с кружевами блузку. Тончайшая, на все согласная ткань легко затрещала под руками. Маша связывала длинные ленты, туго, что было силы, опоясывая Женю поверх раны.
Женя тихо застонал. Глаза его открылись и гримаса, подобная улыбке, скривила разбухшие губы:
– Жё-ёна…
– Тсс, молчи, тебя нельзя разговаривать, – решила из каких-то подсмотренных в кино соображений Маша.
– Ты меня… любишь?..
Вместо ответа Маша неожиданно заревела. Как гроза, собиравшаяся с неотвратимой настойчивостью задолго и все равно нежданная, с внезапной яростью обрушившаяся на тебя, когда ты вовсе оказываешься к ней не готов, так развязка их с Женей раскола взорвалась, накрыв их волной реальности, которая была страшнее всего, что Маша могла себе вообразить. Вся немыслимая напряженность последних дней и последнего дня выливалась в слезах, которые, Маша считала, она уже разучилась проливать.
