— Так вот без мороки и сбыли бы всю вашу цибулю и чеснок… — не отстает Магазанник.
— И вы бы повезли в Сибирь? — перебила женщина.
— А что ж в этом плохого? Надо же помогать людям.
— Помогать, но не обдирать. Идите уж лучше к другим. — Олена гонит прочь от себя лесника и поднимает глаза на ветряки.
Так что ты скажешь на это? Уже и у Лавриновой жены прорезывается идейность! Магазаннику, оставшемуся ни с чем, надо было бы насупиться, но он делает вид, что не заметил насмешки, и даже кривит на губах улыбку:
— Видать, Лаврин немало нарыл в курганах кладов, что такими богатыми стали. Обыскать вас надо, обыскать. — Расталкивая плечами ярмарчан, быстро отходит от женщины, а вокруг него бурлят ярмарочные волны.
— Да покупайте, пусть не плесневеют ваши деньги…
— У вас торгу на копейку, крика на рубль…
— Вечером же, возле вербы! Чего же ты молчишь?..
— Люди вон слышат.
— А разве они не стояли возле своих верб?
Неужели и он стоял когда-то возле своей вербы, возле своей любви, нашептывал ей были, небылицы да разные дурницы?.. Хоть бы не сговорились цибульники против него, как Лавринова пара.
— Сапожник-живодер, сколько за конские просишь?
— Все деньги…
— А за хромовые?
— Половину.
— Так меняемся, меняла?
— Кто меняет, тот без сорочки гуляет.
— А что я говорю: суетный мир, суетные люди.
— И излил бог чашу своего гнева на нас…
— Позолоти ручку, красавец, — кидаю карты на жизнь…
— Бублички с маком, сами во рту тают!..
Неподалеку от бубличниц и паляничниц застонала лира, и глуховатый голос лирника почему-то тревожно отозвался в душе Магазанника.
Ой коли кiнець свiта iскончається,
Ой тодi страшный суд наближається…
Прямо на земле сидел крутолобый нищий, у которого на широких плечах была не голова, а словно охапка слежавшейся шерсти, а из шерсти торчал хрящеватый носище; возле нищего лежали большие засаленные торбы и глиняная мисочка, куда изредка капало мелкое серебро и медяки. Магазанника не так удивили печальный кант и патлы лирника, как его сила, которая чувствовалась под истрепанной, грязной одеждой. Это дюжий мужик, а не хилый нищий. Вот серебряная монетка упала не в мисочку, а на землю, и лохматый потянулся к ней ржавой лопатистой рукой, потом посмотрел на своих слушателей и неожиданно остановил желтые, как у птицы змееяда, глаза на леснике. И снова какое-то дурное предчувствие шевельнулось в душе Магазанника. Кажется, никогда и не видел этого лохматого, а внутри даже все колотится. Он вынул кошелек, неосторожно выронил из него царский десятирублевый червонец, торопливо спрятал его, а нищему бросил гривенник.
Какой-то захмелевший усач поднес лирнику чумацкую роговую чарку:
— Выпей, божий человек, за грешные души наши.
— Спаси, господи, люди твоя. — Лирник левой рукой обхватил чарку, перекрестил, и она затерялась в зарослях его взлохмаченных волос. И уже потом глянул на усача. — Помолимся со слезами, чтоб наш создатель грехи отпустил.
— Тату, а вы чего тут прикипели? — удивленно спросил у отца Степочка. — Вы же раньше на всех нищих и лирников собак напускали.
— Лета, Степочка, лета, — неопределенно ответил Магазанник и пошел между возами, все еще чувствуя на себе тяжелый взгляд лирника. И чего он уставился на него? Прямо какое-то дьявольское наваждение. А его догоняют обрывки псалма:
— И прошло пять тысяч лет от сотворения мира, как в поле цвет зацвел, да и увял, так проходят лета…
— Как у вас, тату, с цибульниками? — почему-то радостно играет ресницами и синькой глаз Степочка. — Хорошо поярмарковали?
— Плоховато. А ты ж отчего, бездельник, развеселился? Малость где-то хлебнул?
— Угадали! Но никогда не угадаете, с кем, — засмеялось чадо.
— Говори уж.
— С будищанским батюшкой.
— С будищанским попом?! — не поверил лесник. — Да что ты мелешь? Или уже в голове как в мельнице?
— Истинную правду говорю, — самодовольно отвечает Степочка. — Слоняюсь я этак по ярмарке, к тому-сему прицениваюсь и вижу перед собой новенький подрясник отца Вениамина. И сразу же вспомнил будищанское кладбище. Вы же знаете, что оно все сплошь засажено яблонями, и не какими-то там дичками, а больше всего зимним ранетом. Вот поздоровался с батюшкой, да и спрашиваю, хорошо ли уродили на кладбище яблони? «Уже ветки гнутся, — говорит батюшка. — А зачем это тебе, чадо?» Отвечаю: «Да прикинул себе, нельзя ли у вас втихую взять кладбище в аренду?»
