— Не скажу.
Степочка пренебрежительно оттопырил губы.
— Скажете! Если людскую душу поставить на колени, она все скажет!
Ступач с изумлением воскликнул:
— Мои слова!
— Теперь они мои, вашего ничего нет. — И тут Степочка увидел Данила, вытаращился на него. — А-а-а…
— Бе! — Бондаренко насмешливо взглянул на полицая. — Здорово, «венец природы». Узнал, может?
«Венец природы» скривился.
— Узнать узнал, — Степочка невольно коснулся рукой шеи, — но откуда ты взялся, как очутился в полиции и вообче?.. Говори!
— Это у пана Ступача спроси — он мне помог.
У Степочки глаза полезли на лоб, он с перепугу сразу обмяк.
— Пан Ступач помог?.. Ой, простите, пан Ступач! Я так и догадывался, что вы в тайном начальстве, как пан Басаврюк, и вообче. Но по долгу службы должен был проверить даже вас. Простите, может, чарочку выпьем? Ярина, горилки на две персоны! Как вы гениально сыграли свою роль!
И Ступач не выдержал, с презрением глянул на полицая.
— Замолчи, шут гороховый, я был и до смерти останусь советским человеком.
Степочка сначала растерялся:
— Советским? Как это понимать?.. А-а-а! А ну, к двери! Увидим, как на допросах заиграет твоя шкура. Мы из тебя быстро сделаем тень! Видишь, немцы везут в Москву мрамор для монумента победителям и навалом везут железные кресты, а тут кто-то о советском думает.
Бондаренко насмешливо перебил Магазанника:
— Подожди о мраморе и крестах. А ты случайно не подумал, что я имею больше прав на Ступача?
— Э, нет, это мой трофей.
— Я тебе, Степочка, за этот трофей дам откупного. По рукам?
Полицай задумался, потом махнул рукой:
— Где уж мое не пропадало, давай тысячу и делай с этим приблудным что хочешь.
Но теперь завопил Ступач:
— Степочка, не отдавай мою душу ему! Ты знаешь, он без соли съест меня.
— А меня личные счеты не интересуют, я человек государственный.
Ступач в отчаянии обхватил руками голову, сел на стул, безысходность сгорбила его, как нищего. Бондаренко же вынул из кармана деньги, отдал их Степочке, и тот спокойно начал их пересчитывать.
— Все верно. И хорошо, что деньги новенькие. Так бывай. Яринка, я позже расплачусь с тобой. — И Степочка бесшумной походкой мелкого хищника вышел из корчемки.
Данило не то с сожалением, не то с насмешкой взглянул на того, кто искалечил его лучшие годы. Научила ли тебя хоть война чему-нибудь? Ступач поднял припухшие веки, под которыми вспыхивала ненависть.
— Теперь твоя взяла. Вот только жаль, что в свое время я не добрался до твоей души.
Данило поморщился, устало посмотрел на Ступача.
— Когда-то самодуром вы были, кем стали сейчас, не знаю. Идите с глаз долой.
— Как это идти?! — остолбенел, растерялся Ступач и поднялся со стула. — Куда идти?
— Хоть ко всем чертям, если не хватит ума найти лучшей дороги. Только таким, как Степочка, не попадайтесь. Идите!
Ступач вскрикнул, прикрыл рот рукой и будто сквозь туман посмотрел на Бондаренко:
— Данило Максимыч, так вы?..
— Так я… Идите! Тут небезопасно.
Ступач хотел броситься к Данилу, но засомневался, вздохнул, пошел к дверям и исчез за ними. А к Данилу приникла, уткнулась ему в грудь Яринка.
— Данило Максимович, родной, бегите, а то здесь уже три раза был Басаврюк из тайной полиции.
— Басаврюк? — настороженно взглянул на дверь Данило. — Тогда, Яринка, сразу же уходи отсюда.
— Куда?
— К тетке Зосе и вместе с нею — к партизанам. Что-нибудь для меня есть?
Девушка бросилась в каморку, вынесла оттуда кожаный чемоданчик.
— Вот вам.
— А теперь беги. Я сам запру твою корчму. Ох, и ресницы у тебя, Яринка! От таких ресниц, верно, и векам тяжело.
— Нашли время подсмеиваться, — вздохнула девушка.
Они обнялись. Яринка второпях оделась, выбежала из корчмы и бросилась в пристанционную полутьму. Данило же подошел к дверям, над которыми висел пучок красной калины. Калина и тут напоминала Яринке и добрым людям о бессмертном красном знамени, под которым родилась их доля и доля их земли.
Погасив свет, Данило вышел из корчемки, запер ее и, пригибаясь от ударов ветра, заспешил к привокзальной площади, где стоял его мотоцикл. За станцией Данилу догнала яркая вспышка, а затем и взрыв.
«Восьмой!» — обернувшись, сам себе сказал человек и быстрее пошел к мотоциклу, в коляске которого неподвижно сидел заснеженный Петро Саламаха.
