— Смешной вы малый, — сказал он веско. — Но кто же так вульгарно убийство обставляет? Да и кроме того, должны же вы чувствовать, что я человек с принципами. И в них вовсе не входит уничтожение собственных учеников. Даже странно, что мне приходится это объяснять такому человеку, как вы. Я бы отсеял его на сессии, и он, не будучи студиусом, сразу бы стал для меня безвреден. Они были у меня утром. И можете поверить, я сразу понял, что вы над ними поработали. Но простите, уважаемый, бесчеловечно лишать людей их прошлого.
— Я их лишил памяти, чтобы обезвредить, — сурово отвечал полицейский. — Если их прошлое несло зло, то я постарался чтобы настоящее этих людей было нейтрально.
— И вызвали полицейский фургон, — ухмыльнулся Стефан Иванович. — Вы, наверно, не знали, что с территории лицея никто не выдается. У нас тут экстерриториальность, милейший. И если бы я, например, приказал запрятать вас поглубже цокольного этажа, а потом бы заявил, что вы сбежали, ни одна собака не пришла бы расследовать случившееся.
— Это что, угроза? — вдруг посерьезнев, спросил экстрасенс. — Или вы меня запугиваете на всякий случай?
— Да ладно, — махнул рукой директор. — Интересно мне с вами, вот и стараюсь наступить то на одну мозоль, то на другую. Скажите, нет ли надежды этим несчастным молодым людям на возвращение памяти?
— Памяти о чем? — спросил экстрасенс и добавил: — Я выветрил их них воспоминания, связанные с лицеем. Я прикинул, что до вашего обучения вряд ли их души были переполнены злом. Еще я прикинул, что, если не дать им противовес в виде веры в какого-нибудь диковинного бога, жить им в беспамятстве будет невозможно, а так у них есть психологическая компенсация. Кстати, видели бы вы только их просветлевшие лица после того, как у них раскрылись глаза!
— М-да, — сказал директор, взглянув на него искоса, — так это, пожалуй, счастье.
Экстрасенс, недоумевая, посмотрел на него.
— Счастье, я говорю, что таких, как вы, бесконечно мало. Иначе бы вы нас всех неизвестно в кого превратили. Да, впрочем, известно. В нечто по своему образу и подобию. Только ваша деятельность меня, педагога, призванного следить за моралью своих питомцев, потрясает своей полной безнравственностью.
— Не этого я ожидал, — сказал экстрасенс тихо. — Я думал, что вы будете признательны мне за то, что я избавил вас от проблем, я даже хотел обратиться к вам с просьбой. В самом деле. Двое преступников, пользуясь вашим покровительством, учиняют в лицее серию убийств. Они убивают сначала своего главного конкурента в ваших глазах, а после направляются к свидетелю преступления. Этому свидетелю, — он взял Луция за руку и чуть выдвинул вперед, — повезло, что он не оказался дома. Хуже пришлось вашему секретарю. Так вы полагаете, я не должен препятствовать вашим боевикам?
— Как это скучно, — сказал Стефан Иванович, зевая во весь рот. — Да ты оставайся, — кивнул он Луцию, который, сообразив, что доверительного разговора не получится в присутствии постороннего, решил уйти, отчасти из скромности, а отчасти из чувства самосохранения. — Потом есть к тебе приватный разговор.
«Вот это попал», — подумал Луций скромно… и промолчал.
— Как это скучно, — повторил Стефан Иванович, — зачем же вы мне все вторичную информацию выдаете? Неужели я хуже вас знаю, что ребята пошалили, даже и слишком. Вы бы хоть влезли мне внутрь, что ли, и сами вытащили все, что я вам хочу сказать. Или невозможно? Я понимаю. И причины просматриваются. Но я о другом. Вы, собственно, кто? Откуда вы явились и кого представляете? Как вас величать прикажете?
— Климент Александрович, — сказал экстрасенс и чуть даже руку вперед не послал здороваться, но вовремя удержался.
— Да нет, ваше имя-отчество мне без всякой надобности. Более того, как я себе представляю, вы из семьи бедной, но интеллигентной. Талантливый недоучка, да? В полицию пришли, чтобы добро приносить, да и кушать хочется. Впрочем, не о том я, не о том, — досадливо поправил себя директор. — Кто вы с общественной точки зрения? Член царствующей фамилии? Народный избранник, имеющий за плечами миллионы избирателей? Или верховный судья? На каком основании вы свои законы устанавливаете? Или вы философ, сформулировавший свою мировую этическую систему. Такую систему, чтобы ни одного в ней не было логического противоречия. И по этой системе имеющий моральное право всех судить. Я вам неспроста свои вопросы задаю. Потому что прежде чем браться за суд, как вы думаете праведный, неплохо было бы установить границы этой праведности. Только кому их устанавливать? Вам? А с какой стати? Когда в физике каждое действие находит тут же противодействие, так это мировой закон. За этим законом стоит вся история эволюции мира из первоточки. Все запасы вселенской массы и энергии, все правила игры между микро- и макротелами. И когда человек переступает закон, с такой же неизбежностью, как в физике или в логике, рождается ему целый набор противовесов: от общественного осуждения до электрического стула. Имя этой системы противовесов — уголовный кодекс. Но я ни в одном кодексе даже самой отсталой или, наоборот, ультрасовременной страны не слыхал, чтобы за убийство, причем официально не расследованное, до конца недоказанное, следовала как наказание «амнезия» — лишение памяти. Согласитесь, если веками отрабатывались институты наказания, то любая отсебятина для истинного судьи невозможна. Так же, как невозможен самозваный судья.
