Директор погасил яркий верхний свет, оставив только голубой торшер. Стало совсем уютно и тепло в кабинете. И если бы не тяжелое дыхание и хрипы лежащего ничком на полу человека, можно было бы подумать, что просто встретились поздним вечером скоротать время два закадычных друга.
— Я согласился бы с вами, — в раздумье батюшка отпил глоток и поставил чашку на стол. — Согласился бы, если бы речь шла о московской или хотя бы о российской банде или группировке. Но сдается мне, глядя на морду этого негодяя, что мы столкнулись с самой настоящей пятой колонной из Чечни или Осетии. Кавказ не забыл, что многие десятилетия был под пятой России и теперь, когда страна сжалась до размеров носового платка, пытается использовать ее в качестве утирки. Они не понимают, что России не впервой восставать из пепла, что те же самые причины, которые ее раздробили, точнее, расчленили на десятки независимых частей, они же заставят страну слиться вновь, как сливаются капельки ртути, разлитые на полу. Но чисто в практическом плане, если интернат, а мы с вами и есть интернат, передаст оружие кровным своим врагам — это для нас и для нашего детища — политическая смерть. Одно дело, если бы мы и не знали о тайном складе. Даже если бы кавказцы завалились с оружием, то наша роль была бы быстро выявлена безо всяких последствий для интерната. Другое дело, когда выясняется, что директор и главный религиозный голова без сопротивления выдали врагам империи склад с подпольно хранящимся оружием. Это нанесет нам такой урон, который можно сравнить только с пожаром или землетрясением.
— Что же делать? — возопил Лада, в свою очередь отставляя чашку и поднимаясь от стола. — Тут впору не кофе пить, а что-нибудь покрепче, — пробурчал он и вынул из секретного ящичка в шкафу пол-литровую бутылку с зеленой этикеткой.
— Батюшки-светы, — закудахтал отец Авакум, — еще польска не сгинела. Неужто в самом деле «Зборовая»?
— Варшавского розлива, — подтвердил Лада. — Приз за лучший доклад на всемирном симпозиуме богословов, второй год храню. Считаю, самое время ее употребить для расслабления мозгов и выработки наилучшего плана действия.
— Наилучший план мы придумаем без бутылки, — закачал головой батюшка. — Впрочем, принять по одной рюмочке не помешает. А то как-то стоит в горле комок и не уходит. План у меня простой. Надобно, чтобы все они вместе со складом исчезли бесследно. Как это говорится у нас в судопроизводстве: нет человека — нет дела. Они к нам с ножами пришли, от ножей и погибнут. Отпустить их с оружием, вы сами говорите, нельзя. Не отдать оружие — значит подставить под огонь наших воспитанников. Так просто они от своего не откажутся. И мысль о том, оставить ли нас в живых ради оружия или убить, у них даже не возникнет. Так что «на войне как на войне!».
Забрав с собой связанного Шамиля, оба священнослужителя отправились в подвал. Там, спустив потерявшего сознание Шамиля на землю, они долго прислушивались к шорохам, доносившимся из-за закрытой двери. Директор вооружился найденным у тела вахтера ножом, а у батюшки был в руках револьвер Шамиля.
— Фактор внезапности, — повторил батюшка, — и максимум движения. Учтите, что мы будем абсолютно невидимы, в то время как они обязательно работают при каком-нибудь освещении. Иначе им не вырыть и не сложить для отправки несколько сотен единиц вооружения. Пошли, с богом!..
В полдень пробили большие часы на башне царского дворца и выпалила на Москве-реке пушка. Гроб отца Авакума стоял весь усыпанный цветами, и перед въездом в сад переминались тихие лошади с катафалком. Актовый зал был полон воспитанников интерната, и большой поясной портрет отца Авакума с теплой, все понимающей улыбкой наблюдал за последними отдаваемыми ему почестями.
Доктор Лада подошел к открытому гробу, наклонился и поцеловал отца Авакума в лоб. Трагедия вчерашней ночи казалась ему сном, но этот сон вошел в область действительности и так переплавил ее, что приходилось ломать все жизненные установки. Он огляделся.
Воспитанники больше с интересом и некоторой веселостью, чем с печалью и сожалением, рассматривали человека, который совершил для них по меньшей мере то, что делает мать: дал возможность жить. Кроме детей в зале была масса разного сочувствующего народа: коллеги по партии, мрачно обступившие мать умершего, священники в черных и коричневых рясах, корреспонденты всех имеющихся в наличии четырех газет скандальной хроники и множество случайных зевак.
