— О, Шива! — закричал Саша. — Прости, что я не могу отдать тебе всех, кого ты бы хотел видеть, но одного, во всяком случае, ты заберешь с собой. Это я тебе обещаю! — с этими словами он высоко взмахнул ножом над головой Тесция.
Бедный Саша! Не надо ему было обещать богу того, что еще предстояло сделать. Потому что только Саша начал опускать ритуальный нож с капельками собственной крови, как во дворик посыпались тяжелые поленья. Едва ли не первое из них тюкнуло Сашу в висок и он упал, не сумев донести клинок до горла жертвы. Тесций, потрясенный неожиданным спасением, вскочил на ноги, но следующее бревно угодило ему в плечо, и он снова упал в объятия Шивы, которого уже никто не держал.
Прикрывая голову руками, Луций посмотрел вверх и сквозь мелькающие поленья разглядел несколько фигур, копошащихся на макушке штабеля. Число их все время увеличивалось, как и количество бросаемых вниз кусков дерева. Луций не стал ждать на месте непременной гибели, а пригнувшись побежал к проходу, который ему удалось достигнуть невредимым. Несколько студиусов, у которых воображение было развито сильнее, чем у остальных, во главе с Эолом бросились за ним. Хуже пришлось дебилам, которые остались без предводителя и никак не могли сориентироваться в происходящем. Сначала они сели на корточки и стали медленно продвигаться к выходу одной компактной массой, но по мере того, как град поленьев все усиливался, от основной толпы стали отслаиваться небольшие группы, из которых выскакивали дебилы с вытянутыми над головой руками и прижатыми к груди подбородками.
Увидев, что поле битвы очищается, нападающие перестали скрываться и с ликующими криками «Бей лицей!» спрыгивали вниз, где вступали в схватку с отступающими дебилами. Те от такого поворота событий совсем дурели и, совершенно не заботясь о защите, только и мечтали поскорее убраться со двора.
Вбежав в лицей, Луций убедился, что двором битва не ограничилась. Мимо него в разные стороны сновали озабоченные лицеисты видимо в тщетной попытке организовать оборону.
— Да это настоящий штурм! — понял Луций, когда мимо него пронесли здоровенный директорский шкаф, видимо в фундамент водружаемой где-то баррикады.
С толпой студентов Луций вбежал на первый этаж и очень вовремя. Эол вместе с оправившимся от удара дебилом Сашей раздавал желающим палки, велосипедные цепи, железные прутья и ножи. Когда Луций в свою очередь подошел к раздатчикам, Эол, взяв его под руку, отвел в сторону, снабдив большим секачом для рубки мяса, и велел идти вместе с группой поддержки отбивать столовую.
— Это все ложная атака, — указал он на вбитый в двери парадного входа шкаф, о который с внешней стороны билась толпа нападающих.
Оказалось, что лицей атаковала банда голодных беспризорников, которые давно враждовали с лицеистами. Пока беспризорники имитировали нападение в центре, сильно и гулко молотя палками по шкафу, некоторые из них просочились в столовую, где организовали вынос продуктов через тот самый дворик, в котором Луция вместе с Эолом чуть было не принесли в жертву бронзовому богу.
Когда Луций вместе с остальными лицеистами ворвался в столовую, бой там уже затихал. Первый, на кого они наткнулись, был обнявший громадную кастрюлю с утренней кашей рыжий мужик с толстой шеей и драным полотенцем на плечах, которое заменяло ему куртку. В одной руке он держал поварешку с кашей, в другой длинный нож для разделки хлеба, которым начинал размахивать, как только к нему кто-либо подходил. Почему-то все обходили его стороной, предоставляя всласть наедаться не любимой лицеистами пшенной кашей, и схватывались с визжащей и прыгающей по скамейкам шайкой полуголых мальчишек, которые, несмотря на юный возраст, очень быстро умыкали через окно мешки с сахаром и крупой, коробки с консервами из директорского неприкосновенного запаса, а заодно и верещавшего, как свинья, завстоловой Семечкина, посчитав его видимо за толщину и большие груди усладой арабских террористов.
Студенты, сбившись в кучу, мрачно за ними наблюдали, но вступить в битву не решались. Может быть, на них неважно действовал пример одного отважного студиуса, который первым ринулся в битву за урожай и теперь отдыхал, молчаливый и бездыханный, под мешком с отвоеванной им манной крупой.
