— Как тебя зовут? — наконец сообразил познакомиться Луций.
— Сестрица Ли, — ответила девочка и озорно сверкнула глазками. — Почему твоя не целует меня?
Луций, сам не понимая, как это случилось, припал к губам девочки, прижав к себе всю ее. В это время раздался хриплый гудок, и никогда никуда не спешащий состав вдруг дернулся, лязгнув всеми своими металлическими составляющими, готовясь отъезжать. Китаянка, схватив юношу за руку, проворно потянула его к поезду, и они на ходу влетели в вагон. Причем еще не известно, кто кому помог взобраться на подножку.
Подходя к своему купе, девочка, привстав на цыпочки, крепко поцеловала Луция и протянула ему бумажку.
— Надо помощь, моя будет тут, — ткнула она пальцем в петербургский адрес, ровным счетом ничего не говорящий юноше. — Спроси сестрица Ли!
Сверкнув глазами, китаянка заскочила в купе, но дверь за ней не захлопнулась, а, наоборот, широко раскрылась, и низко поклонившийся Луцию мистер Цянь церемонно пригласил его войти.
За время стоянки не только произошла полная перемена блюд, но даже скатерть на столе появилась новая, вся изукрашенная пагодами и радостными крестьянами с мотыгами на рисовых чеках. Словно воспрявший из небытия дракон, над столом царил Пузанский. Тоненькие китаянки незаметно, как по волшебству, наполняли его чашку желтой жидкостью — «китайской водкой», решил про себя Луций. Преподаватель же невозмутимо заглатывал хрустящие китайские пельмешки из блюда, напоминающего вазу. Судя по множеству пустующих тарелок, было совершенно очевидно, что Пузанский произвел немалое опустошение на столе. Мутным взглядом он зафиксировал Луция и кивнул ему на маринованную капусту и салатики из трав, к которым относился без уважения.
— А что в Китае на самом деле существует гуманизм? — вполне осмысленно обратился к господину Цяню Пузанский.
— Наш держава, как Европа четырнадцатый — шестнадцатый век, Иран, Индия — девятый — тринадцатый век, имел свой Возрождение — тринадцатый — пятнадцатый век, — почтительно, но с видимой гордостью отвечал китаец.
— Понимаете ли, — махнул очередную чашечку Пузанский, — как я представляю себе ход исторического процесса в названные времена: китайцы выпутывались из хламид конфуцианства, мусульмане слегка дистанцировались от своего мессии, итальянцы ставили на место зарвавшегося папу, поскольку религиозный догматизм препятствовал прогрессу. Реализация телодвижений Возрождения была невозможна без развития представлений о ценности личности. Только, по-моему, гуманизм характерен для стран с небольшим населением ввиду ограниченности человеческого материала. Не случайно, что гуманизм пришел не в Римскую или Византийскую империю, а в их крохотный осколочек — Италию.
— До крестьянский восстания «желтый повязка» население Китая третий век был пятьдесят миллиона человека, осталась семь с половина миллион человека. Династия Цинь объединил Срединная империя. Мала успеха. Пятый век, умерла четыре из пяти китайца. Только шестой век пришла великая династия Тан, Будда из Индии, китайская Возрождение, опять начала расти китайца. До тех пор, и еще потом мала китайца, очень мала. Плохо.
— Ага! — удовлетворенно крякнул Пузанский, заглатывая очередную чашку.
Луций в свою очередь воспользовался технологическим перерывом в беседе, попросив ему разъяснить разницу между конфуцианством и буддизмом.
— Кун-Фу-Цзы — ум, наука, не бог, — начал пояснение господин Цянь. — Государственный религий древние времена и до седьмой век — дао —«правильный путь». Кун Цзы и дао — ум и вера вместе, не мешай друг дружка. Учитель Кун сказала: «Если утром познаешь правильный путь — дао, вечером можно умереть», и еще сказала: «Там, где царит человеколюбие, — прекрасно», и еще: «Тот, кто искренне стремится к человеколюбию, не совершит зла», — произнеся три цитаты, китаец тяжело вздохнул, как будто совершил большую работу. — После седьмой век — два религия: дао и Будда, одна наука Кун-Фу-Цзы. Кун-Цзы для знатная, достойная человека; Будда для деревенщина. Вы звать гуманизм, мы — человеколюбие. Умный человек верит Кун-Цзы. Управлять наука — правильно.
