Опередившие их профессора, не замечая ничего вокруг себя, чуть не сбили оппонентов с ног, но поскольку насмехаться над потерявшим сознание человеком они не могли, то лишь сновали вокруг недостойной парочки, сверкая глазами, топая и обмениваясь восклицаниями. Выяснение отношений они решили отложить на более позднее время.
Придя в себя, Наперстков лучезарно улыбнулся и поманил профессоров. Те, естественно, не двинулись с места, фыркая, как кони, и всячески выражая свое презрение парии. Однако великий поэт и его друг Орфей, чтобы не упустить космической информации, подступили к Наперсткову совсем близко.
Не унывающий академик решил не терять времени и заговорил, отчего-то заговорщицки подмигивая профессорам:
— Рождение Осевого времени ознаменовалось исчезновением старейших культур древности, существовавших тысячелетиями, и возрождением идеи империи за шестьсот лет до нашей эры в Индии, Китае, Греции и Израиле. Каждая из них собственными силами достигла вершин примерно одного уровня, и на земном шаре, как пики горной цепи, возникала универсальная по своему духовному значению сфера всеобщей истории. Внутри нее появилось все то, о чем размышляют люди и что непосредственно касается их. Тем, что свершилось, было создано и продумано в то время, человечество живет вплоть до сегодняшнего дня.
— По-моему, вы все время выпускаете из виду, что христианская церковь явилась самой великой и возвышенной формой организации человеческого духа, которая когда-либо существовала. Вы же сами учили меня, что Иисус — последний в ряду иудейских пророков — внес в христианство религиозные импульсы и предпосылки, от греков сюда перешла философская широта, ясность и сила мысли, от римлян — организационная мудрость. Православие через греческую ветвь цивилизации несомненно взяло в себя лучшие качества христианства, жаль лишь, что мы не овладели практицизмом римлян, — мрачно сверкая глазами на нового наставника вступился монах.
— Весь исторический процесс движется к Христу и идет от него по временной оси, — заюлил академик. — Более того, я бы хотел добавить, что христианская церковь оказалась способной соединить даже самое противоречивое, вобрав в себя все идеалы, считавшиеся до той поры наиболее высокими, и надежно хранить их в виде нерушимой традиции, — тут он вполне естественно вернулся к ранее начатой мысли.
— Лишь за пятьсот лет до нашего времени пути китайской, индийской, восточно- и западноевропейских культур разошлись окончательно. Запад первым вступил в век науки и техники, за ним последовала подотставшая Россия и лишь в прошлом столетии присоединился Китай. Совершенно новой, внесшей радикальное изменение в развитие Запада стала идея политической свободы, связанная с осознанием внутренней глубины бытия и личности.
— Ты все понял? — спросил Нарцисс Орфея почему-то шепотом.
Тот покачал головой.
— Я уяснил главное, — сказал он торжественно. — Все развитие истории шло по поступательной линии с единой целью — создать достойных божественного сознания индивидуумов.
Однако профессора по-прежнему не желали воспринимать Наперсткова с его отвратительным подмигиванием, хоть и не могли не слушать милую сердцу музыку родной терминологии.
— Видеть фактические данные об истинном расположении временной оси, обрести в них основу для создаваемой нами картины мировой истории означает: найти то, что, невзирая на все различия в вере, свойственно всему человечеству. Одно дело видеть единство истории и верить в него, и совсем иное — мыслить единство истории, соотнося свою веру с сокровенной глубиной величайших историков, твоих коллег, — решил подольститься Наперстков.
— Ты что подмигиваешь? — обрушился на Наперсткова Губин. — Хочешь меня переманить в свой лагерь?
— У меня нервный тик после удара по голове, — пожаловался тот.
После признания академика его младшие коллеги испытали к нему невольное снисхождение и перешли к конструктивному обсуждению доложенного материала.
— Тоже мне открытие — теория осевого времени. Эка невидаль, — фыркнул Тойбин.
— Ты когда-нибудь видел ось… Ну хоть ту, на которой крепятся колеса автомобиля или телеги, — набросился на него Наперстков и продолжил, не дожидаясь ответа: — Сколько у нее концов?
