К этому времени Никодим уже занял вполне авторитетное положение среди дураков, нашел ходы к сердцу еще всесильной сестры-хозяйки. Вместе с прежними соседями он спал в единственной четырехместной палате. Четвертым был какой-то безликий псих из разграбленной таджикскими наемниками деревни, с которым никто не разговаривал и который попал в привилегированную палату как экстраинтересный случай маразма. Юноша имел доступ ко всем библиотечным фондам (а библиотека была одна из лучших, которую только можно представить) и шлялся по всем этажам клиники за исключением секретного отделения, у которого так и стояли истуканы в форме и белоснежном халате поверх нее.
В этот день Никодим впервые проснулся не от криков медсестры, требующей встать и застлать кровати, а просто потому, что выспался. Он открыл глаза, несколько секунд еще понежился, глядя в потолок, а потом перевел взгляд на расположенный между койками стол, где как обычно уже стыли стаканы с вкусным кефиром и горкой лежали в соломенной хлебнице давно уже исчезнувшие на воле кренделя и сушки. Поднявшись и опустив ноги на покрытый потертым ковриком пол, он обвел взглядом окружающие стол койки и с удивлением увидел, что все они пусты. Часов в клинике у больных, естественно, не было, но по яркости света, бившего в окно, можно было предположить, что время завтрака давно прошло и наступило уже время обеда. Не было и металлического пузатого чайника с кипятком, и кастрюльки с кашей, и вообще все как-то было неправильно.
Никодим надел халат, влез в войлочные расхлебанные тапочки и отправился искать истины в коридор. Туда вели двери сразу из всех палат, обычно открытых и полных гомона, но сейчас он наткнулся на полную тишину.
Осторожно просунул он голову, приоткрыв дверь внутрь палаты, и не обнаружил в ней пациентов. Во второй была та же пустота, и только оглянувшись, он заметил какое-то движение возле двери своей палаты. Быстрыми шагами Никодим вернулся назад и обнаружил унылого психа, который с поразившей юношу наглостью набивал карманы больничного халата сахаром и сушками. Крысятничество вовсе не поощрялось в психушке, и даже самые буйные психи знали, что их ждет в случае поимки. Тем более удивительным было то равнодушие, которым встретил деревенский псих появление Никодима. Он вяло повернул голову в его сторону и продолжал набивать карманы до тех пор, пока его бока не стали похожи на бедра жирной куртизанки.
Обозленный и недоумевающий, Никодим подошел к соседу вплотную, посмотрел на стол, на котором, кроме пары обглоданных бубликов, ничего не осталось, и спросил:
— Ты что, зараза, последнее соображение потерял, чьи ты порции крадешь, горилла деревенская!
— Так все ушли, — невозмутимо отозвалась «горилла». — Ты что, не знаешь, что сегодня сняли караул у ворот и никто более никого не пасет?
— Свобода, брат, свобода нас встретит нагишом у входа! — загадочно продекламировал псих явно не им сочиненные стихи и, схватив со стола последний надкусанный бублик, невозмутимо вышел в коридор.
Забыв о голоде, Никодим гигантскими прыжками побежал вниз в раздевалку. Конечно, своей приличной одежды он не нашел, но, врезав пару раз доктору психологии Морозу, уже две недели исполнявшему роль каптерщика, все-таки получил пару туфель, светло-серые поношенные брюки и скрученный как сосулька пиджак, который при рождении был коричневым.
Никодим за время вынужденной изоляции растерял свои многочисленные связи и знакомства, поэтому в тот день ему пришлось хорошенько побегать по городу, чтобы вновь заявить о себе. С другой стороны, во время многообразных своих контактов он убедился, что никто уже за ним не надзирает. Наладив самые необходимые связи, он вернулся в психрезиденцию одетый в свой излюбленный наряд: черный свитер и потертые джинсы, неся в пакетике взятые в каптерке напрокат шмотки. Думал он при этом, что застанет больницу опустевшей и темной, однако, напротив, во всех палатах горел свет, слышались оживленные голоса и смех, и более того, за некоторыми запертыми дверьми раздавался даже звон стаканов. Поднявшись к себе в палату, увидел он, что оба его интеллигентных друга тоже материализовались за столом и пусто было место только деревенского «чайника», который за такой короткий срок еще не мог и до дома добраться.
