© Jozef Puškáš, 1972
© Jozef Puškáš, 1977
© Jozef Puškáš, 1982
Он шагал, увязая ногами в раскисшей земле, и думал о вчерашнем. Да, все это было уже из ряда вон. Напиться он не напился, но наелся так, что дальше некуда. Свадебные гости плутовато ему улыбались, и даже новобрачная не оставляла своим вниманием — нет-нет да и отлучалась от своего муженька, все потчевала отведать, что душа пожелает.
Вот тут-то он и дал маху: не смог устоять перед их радушием и приветливостью, огорчить отказом.
— Это же свадьба, пан управляющий, — с пьяной настойчивостью наседали на него со всех сторон. — Люди осудят, если мы отпустим вас, как следует не накормив.
На тарелку перед ним навалили груду мяса да вдвое больше картофельного салата. Сердиться на них за это было бы глупо, а попроси он не накладывать таких слоновьих порций, они решили бы, что он ломается. Получалось точь-в-точь как с «паном управляющим». Так его здесь прозвали, хотя на метеорологической станции, где он служил, управлять было некем, разве что собой да приборами. Но он уже изучил нравы здешних людей настолько, что понимал — этим титулом наградили его навечно и любая попытка что-либо изменить ни к чему не приведет, ведь в этой роли он больше соответствовал их житейской логике и представлениям. Откровенно говоря, это устраивало и его — зачем было привлекать внимание к своей фамилии, Кухарик, разительно не подходившей ни к его исполинской фигуре, ни к роду занятий.
— Пан управляющий! — радушно окликали его со всех сторон. — Теперь, небось, лет десять вспоминать будете, как отменно вас здесь накормили!
И дружно пододвигали к нему миски с ятерницами[1] и колбасами. Да, тут он оплошал: не сумел воспротивиться их гостеприимным настояниям. А ведь ему ничего не стоило, будь это в его, и только в его, воле, положить конец этому языческому чревоугодию, хотя его двухцентнерному телу требовалось довольно-таки много энергии.
