– Значит, это тебя слышали Джон, Виктор и твой отец! – воскликнул я.
– Да, – пробормотал Генри, закрывая лицо руками.
– Но там никогда никого не было! Джон может подтвердить.
– Каждый раз я в последний момент выскальзывал на крышу и залезал выше, на фронтон. Мне это раз плюнуть.
– Но, когда Джон осматривал комнату, окно всегда оказывалось закрытым.
– Его запирала Элис, пока все возились.
– Толково, – тяжело вздохнул я, раздосадованный, что не додумался сам.
– То же самое происходило и с другими свидетелями, к вящей выгоде Латимеров, само собой. Для Виктора полуночным посетителем была, конечно же, миссис Дарнли. Подумай сам. Он столько лет ждал ее возвращения! Я не мог не использовать такую naivete[4]. Поверь: мои нервы расшатались до предела.
– Прекрасно помню. Ты то и дело огрызался.
– Мы с отцом все чаще ссорились. Элис же не хотела разводиться и просила меня потерпеть. И однажды я принял решение. Либо она уезжает со мной, либо мне придется рассказать всем, как Латимеры дурачат людей. Я пошел к Элис и прижал ее к стенке, так сказать. Она плакала и умоляла, пыталась сделать все, чтобы заставить меня передумать, но я оставался непреклонен. А затем удар по голове – и память моя обрывается. Я пришел в себя, привязанный к кровати и с кляпом во рту. Патрик сидел рядом, поигрывая длинным тупым ножом.
Я сидел, остолбенев от ужаса. Но мои мышцы сковал не вид ножа Патрика, а то, как Латимеры смотрели друг на друга. Элис соблазнила меня, пытаясь вывести из игры, с согласия мужа! Я оказался игрушкой, разменной монетой у двух прощелыг, готовых пойти на все ради своей цели.
Я ничего не значил для Элис. До сих пор иногда вижу ее улыбку. Ту самую, когда она говорила Патрику: «Оставлю-ка вас наедине». Сначала Латимер пытался купить мое молчание. После моего отказа в его глазах мелькнула садистская искра. Этот человек решил убить меня. «Что ж, – сказал он, – ты не оставляешь мне другого выбора». Но именно жестокость побудила его совершить ошибку. Вместо того чтобы нанести один резкий удар, Патрик стал с живодерской неспешностью вдавливать нож мне в живот.
Когда-то я хорошо знал нескольких факиров, которые могли пронзить себя насквозь тупым мечом. Поскольку оружие не заострено и вводится в тело медленно, внутренние органы расталкиваются по сторонам, а протыкается лишь мышечная ткань.
Это знание оставило мне единственный шанс на спасение. Я сжал зубы за кляпом. Боль была невыносимой, перед глазами все плыло. Силы покинули меня, и я отключился.
Когда я с трудом пришел в себя, ужасные рези в животе еще не прекратились. До моих ушей донесся какой-то повторяющийся шум. Патрик выкапывал яму. Он решил, что я умер, и собирался спрятать труп! Закончив рыть, Патрик толкнул меня, и я свалился в могилу. Не очень, кстати, глубокую, порядка трех футов. Падая, я рефлекторно выгнул спину, и это позволило оставить между телом и стенкой ямы небольшой запас воздуха. А дальше мне пришлось принять одно из тяжелейших решений. Логика тут простая. При малейшей попытке подняться он наверняка добил бы меня лопатой. Значит, лучше притвориться мертвым, а затем попытаться вылезти. Когда первые комья земли упали мне на спину, поневоле вспомнился Гудини. Он хоронил себя на шестифутовой глубине и тем не менее выбирался на свободу. Конечно, его талант не сравнить с моим, но и на меня давило в два раза меньше земной толщи. Я изо всех сил контролировал дыхание, пытаясь экономить воздух…
– И все-таки вырвались! – воскликнул Дрю, пораженный историей моего друга.
– Еле-еле, – кивнул Генри. – Сложнее всего оказалось преодолеть страх. Куда проще рассуждать, чем не шевелиться, когда тебя хоронят заживо, уж поверьте.
– Все сходится, – провозгласил Дрю. – Мистер Уайт увидел Патрика, когда он нес вас в сторону леса, чтобы закопать там, и пошел следом. Тот заметил его и проломил череп. Наверное, после этого Латимеры сильно удивились, узнав, что ваш отец не умер. Представляю ход их мысли: когда он обретет память и заговорит, связь между исчезновением Генри и телом, которое несла та самая «тень», станет очевидной.
