– Да, детка, для начала. Я не пытаюсь давить на тебя или предъявлять ультиматум. Я просто хочу сказать, что после нескольких недель свиданий я вряд ли смогу с тобой встречаться дальше, если одновременно у тебя будут другие. – Если бы это было кино, я бы сейчас вышла из роли и ошарашено уставилась в камеру.
– Ээ... милый? Это точно ультиматум. Это даже не смешно.
Губы Оливера изогнулись в зловещей улыбке, но не успел он возразить, как я толкнула его на кровать и крепко поцеловала.
– Ты победил, а теперь заткнись и трахни свою девушку!
После отличного секса (всеми возможными способами) Оливер вдруг расхохотался.
– Стефани, ты сдвинула мебель! – Пока мы занимались сексом, моя белая кровать самопроизвольно сдвинулась.
Я бросилась в кухню и поставила кипятиться воду для спагетти, а потом поставила диск с классическим роком.
– Да, малыш, у меня всегда так. Мой папа грузчик, так что у меня это в крови.
– Так что, ты такая складная потому, что у тебя целый склад грузов?
– Ну уж нет, умник! – Я взбила волосы и завертелась в такт песне Дженис Джоплин.
Кончилось все тем, что мы поели в постели. Оливер подавал мне розовые нити спагетти, которые скручивались клубками у меня во рту.
– Боже, какая же я классная! – похвасталась я, оторвавшись от жевания.
– Это точно, Стефани Тара Кляйн, и еще очень скромная. Я передвину кровать на прежнее место, хочешь?
Но мне понравилось новое расположение кровати.
– Нет, мне по душе смена перспективы. Давай оставим кровать здесь. – Уткнувшись в шею носом и спрятав лицо, я улыбнулась тому, что сказала «оставим», а не «оставлю». – Я поцеловала его, а потом легонько куснула в шею, вдыхая теплый запах мыла и кожи. Пока мы разговаривали, я чертила на его груди невидимые узоры, а потом вдруг заговорила про то, как бы мне хотелось, чтобы люди имели право выбирать, что им помнить, а что – нет.
– Нам не дано такой возможности, – сказала я. – Но я очень хочу сохранить сегодняшние воспоминания.
Шепча это, я гадала, спит Оливер или нет, ну, знаете, мы иногда откровенничаем с человеком, когда он спит, о вещах, которые страшно сказать в лицо. А в душе мы надеемся, что он не спит и все слышит. Я бы такое запомнила. Но заснуть я не смогла; классический рок все же больше смахивал на рок, чем на классику.
Когда я встала, чтобы уменьшить громкость, Оливер пошевелился.
– Спи, спящая красавица, – прошептала я.
– Нет, я уже проснулся, – пробормотал он сквозь сон.
– Хорошо. – Я пристроилась рядом с ним. – Тогда расскажи мне на ночь какую-нибудь сказку.
Я прижалась к нему и поцеловала в щеку.
Оливер начал рассказывать мне о ловце жемчуга по имени Фебиус, но постепенно стал сонно смазывать слова.
Я вспомнила, какие истории рассказывал мне на ночь Гэйб. Он непременно включал в них дорогую кухонную утварь фирмы «Уильямс-Сонома». Гэйб рассказывал про наше будущее, про то, что у нашей дочери будут рыжие волосы, такие же, как у меня, и он станет носить ее по всему дому, и позволит трогать мамочкины кухонные принадлежности, объясняя, как они действуют.
Когда мы с Гэйбом укладывались спать, то друг друга обихаживали. Мы обнимались, и я начинала почесывать ему спину. Ощутив какой-нибудь бугорок, я старалась его сковырнуть, хотя потом Гэйб потребовал, чтобы я перестала давить прыщики на спине ногтями.
– Никаких ногтей! – кричал он.
Потом он трудился над моей спиной, исследуя ее на ощупь. Иногда он по ошибке пытался сковырнуть родинку, и я взвизгивала. Он целовал меня, успокаивая. А я, в свою очередь, сетовала на то, что ему нужно освежить дыхание.
– Ты пахнешь так, будто изменяешь мне с каким-то крошечным человечком, и он навонял у тебя во рту! – жаловалась я.
А Гэйб смеялся и отвечал:
– Ну, давай-давай, говори! – Он легонько встряхивал меня: – Скажи это!
– Ладно, пахнет так, будто здесь был лилипут. – Гэйб любил это слово, и меня заставил полюбить его.
Затем он разражался хохотом, словно мальчишка, только что услышавший слово «пенис».
Я так любила то, что мы столько всего знали друг о друге. Меня одновременно бесило и умиляло, что он обожал потирать себе яйца, а потом подносить ладони к лицу и нюхать, восклицая: «Ох, какой класс. Все на свете должно благоухать так, как эти малыши!» Он не шутил, но меня это смешило. Мне нравилось, что иногда он перенапрягался в спортзале, накачивая мышцы ног, и пару дней мне приходилось помогать ему спускаться с лестницы. И он тоже относился ко мне с подобным терпением. Он знал, что, когда «укладывалась в постель, мне нужно было удобно устроиться, принять, как он это называл, положение вратаря, хоть это и лишало его возможности шевелиться. А он всегда любил спать близко-близко, хоть кровать у нас была очень большая. Гэйб разрешал мне надевать его рубашки, шарфы и даже лыжную куртку, если я замерзала; он жаловался, но потом говорил, что я очень сексуальна в его одежде. Он говорил, что так я становилась для него ближе.
