– А что еще вы получили? Ну, с твоей стороны?
Слава Богу, что у телефона есть определитель номера. Я больше не могла этого вынести, а нам вечно звонила именно Ром, интересуясь последними новостями. Ее муж Марвин звонил только тогда, когда нуждался в четвертом игроке для партии в гольф.
Отец Гэйба во время разговора всегда брал собеседника за запястье, даже если при этом он отдавал ему распоряжения. Пока его велотренажер работал, а в холодильнике хватало диетической кока-колы, он был счастлив и всем доволен. Но хотя он частенько отвечал на все монологи Ром: «Да, дорогая», Марвин запросто мог сказать и: «Да ни за что», когда речь заходила о важных для него вещах, например о внешности его жены.
– Ром, сделай одолжение нам обоим и надень что-нибудь по размеру. И закажи сегодня к обеду рыбу.
Впрочем, такие баталии не мешали единодушию Марвина и Ром. Они противостояли внешним воздействиям дружно и умело, единым фронтом, а воевали они именно со мной. Если Ром пылала раздражением, Марвин непременно вставал на ее защиту:
– Послушай, сынок, скажу тебе прямо. Помирись с матерью, иначе мне придется без конца выслушивать ее жалобы. Я от них уже устал. Разберись с этим.
Затем он вновь переключался на матч по телевизору, который смотрел с приглушенным звуком, слушая при этом подробный комментарий по радио.
Крупный специалист-уролог, он полгода проводил за границей, выступая перед медицинским сообществом с докладами о сделанных им открытиях. Если они ехали туда, где были неплохие рестораны и магазины, он брал Бульдога с собой. В остальных случаях она занималась своим домом в Атертоне, приводя его в безупречно пастельный порядок, и рисовала свои шедевральные полотна, добиваясь нужного эффекта широкими, размашистыми мазками дорогих кистей из соболя. «Знаешь, Марвин, Стефани такая лгунья!» Я представляю, как он чесал при этом в затылке и бормотал: «Ну что там еще?» Эта женщина могла жить, питаясь одними сплетнями и скопившимся на теле жиром.
Гэйб услышал от своей матери, что я лгунья, когда позвонил родителям обсудить новую дату бракосочетания. Когда я принесла ему в спальню гренки, желая узнать, как идет беседа, он уже положил трубку и озадаченно покачивал головой.
– Мне нужно кое о чем тебя спросить, – сказал он напряженно, и я разом выдохнула весь воздух из легких. Итак, все идет по-старому; мне уже трудно дышать. – Ты кому-нибудь говорила, что за нашу квартиру платишь ты одна?
– Не говорила – какого черта?
Дело было вот в чем. Родители Гэйба продолжали считать, что мы обручены и по-прежнему живем в квартире, принадлежащей медицинской школе. Как я поняла, они изначально платили школе за его учебу и жилье. Но они предупредили, что когда мы поженимся, за учебу они платить будут, «поскольку обещали, но поддерживать твое желание вступить в брак мы не обещали». Кроме того, они не намеревались потратить на свадьбу ни гроша, хоть и были чертовски богаты.
– Церемонию бракосочетания оплачивают родители невесты. А мы оплатим прием в честь помолвки.
Ну да, как же. То, что этот прием состоится, настолько же сомнительно, как то, что Ром зайдет справить нужду в общественный туалет.
Я знала, что она потратит целый день на разбавление своих шедевров парами скипидара. Она аккуратно запаковала полотно с помощью фестонных ножниц и липкой ленты, перевязав свою версию реальности целым мотком ленточки в горошек. Вот теперь картина упакована именно так, как ей нравилось; так, как все и должно быть.
– Какая разница, кто мне это сказал, Гэйб? Очень надежная женщина, для меня ее слово весит больше, чем слово Стефани, – сказала ему Ром по телефону.
После недолгих уговоров она назвала Дебби Шератон. Я начала откручивать в памяти назад обеды в клинике, крестины, партии в маджонг... Я разговаривала с Дебби на приеме в честь пятидесятилетия Ром. Она спросила, как у меня дела на работе, и поинтересовалась, не планирую ли я поступать в магистратуру.
– Да, вообще-то собираюсь, но подожду, пока Гэйб окончит медицинскую школу, ну, знаете, кто-то же должен платить за квартиру. – Черт, это же просто такое выражение.
